Книга Племенной скот - Наталья Лебедева

Алена отстранилась и взглянула Финисту в глаза. Взглянула – и словно укололась.

– Это не ты, – шепнула она, отступая назад. – Не ты! Это навья тебя околдовала, опоила. Смотри: глаза-то у тебя – мертвые…

Она сказала и заплакала неожиданно для себя, как девчонка, с рыданиями и всхлипами, и принялась утирать мигом покрасневшее лицо тыльной стороной ладони. И случилось чудо: на лице его медленно расцвела улыбка, яркая, как солнечный луч из-за грозовой тучи.

– Аленка! – сказал он и, когда она снова впорхнула в его объятия, крепко ее сжал.

Он удивился, увидев ее: в мечтах Алена вспоминалась совсем не такой. В его воспоминаниях не было у нее темных теней на лице, отекших щек, растрепанных, торчащих в разные стороны коротко остриженных волос. Андрею казалось, что раньше она была словно бы выше, и не такой костлявой, и плечи у нее не торчали так угловато и нескладно. И только когда она заревела, только когда слезинка повисла на ресницах, а солнце разбилось в ней радугой – только тогда он вспомнил свою прежнюю любовь к ней, сжал, стиснул, стараясь, чтобы она стала как можно ближе к нему, но… Но, как только бедро его прижалось к ее животу, Андрей сразу вспомнил о ребенке и о Ларисе. Он слегка разжал руки, опасаясь, что сдавил слишком сильно и что может навредить малышу. Андрей подумал, что не знает, как вести себя с беременными, стал ругать себя за то, что прилетел, что может ее разволновать, что от волнения с ребенком может случиться что-то нехорошее. И вдруг осознал, что волнуется вовсе не за малыша. Все мысли его в этот момент занимала жена. Он испугался, что Лариса, так жаждущая материнства, не получит своего ребенка, хорошенького, как та деревенская светлая девочка, какой он помнил Алену.

Словно камень упал с его души: Андрей сделал выбор. А Алена, почувствовав, что он снова стал холоден и далек, отстранилась от него сама.

– Ко мне, – сказала она, стараясь оставаться спокойной, – приходила твоя жена.

– Да, – ответил он, опуская глаза. – Лариса.

– Был бы ты околдован, – жестоко продолжила Алена, – прямо бы глядел, точно кукла; как будто видишь и не видишь.

– Наверное. Да, – снова подтвердил он, и тень его взгляда скользнула по ее лицу. Так тень вора в ночи скользит по слабо освещенной комнате.

– Выходит, ты ее муж не только по закону, но и по сердцу, по справедливости?

– Я… – начал он и замолчал.

– А как же тогда я? – продолжала допытываться Алена. – Выходит, зря я тогда шла?

– Нет! Нет! Не зря! Ты очень дорога мне, как сестра родная дорога! – Финист взглянул на нее, и она бросила ему прямо в лицо:

– Что ж, и спал ты со мной, как с сестрой?! Так?!

Он ничего не ответил. Тяжкая горечь поднималась у Алены в груди. Толчками, поднимая тошноту, ныл с самого низа живот.

– Уйти я хочу, Финист. Тошно мне от вас!

И тут он испугался. Он представить себе не мог, что Алена захочет теперь уйти, унести в животе их с Ларисой законного ребенка. Он, конечно, мог бы приставить к ней батальоны соро́к, мог бы вшить ей под кожу сотни жучков, но – боялся. Это было сродни паранойе: тяжкий, липкий страх снова ее потерять, снова оправдываться перед несчастной, раздавленной и разбитой Ларисой и остаться в конце концов и без нее тоже.

– Нет! – крикнул он, и эхо запрыгало, отражаясь от крыш. – Не уходи!

Алена вздрогнула.

– Опасно там, – Финист заговорил тише. – Ну как ты обратно не дойдешь? Да и мне приятно видеть тебя, разговаривать с тобой.

– А мне не хочется, – сухо ответила она. – Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой не хочется.

– Не уходи, – повторил он, и голова его снова превратилась в птичью, а за спиной распахнулись бурые крылья. – Поверь, так будет лучше.

Финист подпрыгнул, перевернулся в воздухе; хлопнули, ловя воздушный поток, его гигантские крылья, и он исчез как по мановению руки.

Алена осталась на крыше одна. Все вокруг стало настолько противно ей, что даже высоты она уже не боялась. Алена подошла к самому краю и, перегнувшись через ограду, глянула вниз. Земля отсюда казалась очень далекой – такой же далекой, как родной дом.

Вспомнились вдруг отец и сестры – и вспомнились с нежностью. Ведь даже если и натыкали они стекол в рамы, так только для того, чтобы уберечь ее, глупую, и от этого разговора, и от небесной тюрьмы, и от взглядов холодной красавицы-навьи. Вспомнился Варфоломей, и от этого воспоминания несильно щемило сердце. Раньше, когда Алена встречала его в деревне, ей казалось, что нет ничего хуже его грубоватых приставаний. Теперь же подумала, что расстроилась бы, если бы Варфоломей перестал приставать: в конце концов, она точно знала, что никогда и ничем он ее не обидит и, подставляя свои большие, пахнущие чесноком губы под поцелуй, никогда не поцелует насильно.

Но теперь Варфоломей был потерян для нее навсегда. Теперь для нее, бывшей невестой три недолгих обманчивых дня, надежды на любовь да на семью не было вовсе: кто бы взял ее теперь, опозоренную?

Да и просто вернуться домой, укрыться в комнатах большого дома под защитой отца, под опекой сестер было невозможно. Но не было ничего тяжче, чем оставаться безвольной пленницей холодной хрустальной горы.

Алена глядела в широко распахнутое небо, пытаясь разглядеть среди птиц непохожую на птиц черную точку. Ей так хотелось, чтобы Финист вернулся – не для того, чтобы назвать ее женой, но хотя бы для того, чтобы в память о трех коротких днях вернуть ей свободу.

– Зачем же ты держишь меня здесь, если уж я тебе не нужна? – шептала она, словно птицы на крыльях могли донести ему эти слова. – Зачем же мучаешь? Почему не отпустишь? Я не вернусь никогда, не потревожу и не побеспокою. Отпусти! Ну пожалуйста, отпусти!

– Он не может, – ответил вдруг кто-то. – Потому что ты носишь его ребенка.

3. Разрыв-трава

Позади стояла навья. И тоже вроде красавица; и тоже вроде неземная и привлекательно-странная, но – другая: с живой улыбкой и человеческим взглядом прозрачных светлых глаз.

– Я – Василиса, – сказала она.

– Ох! – Алена прикрыла рот рукой. – А Ваня-то твой не дошел. Потеряла ведь я Ваню-то!

– А я нашла. Ты не беспокойся. Я сама его сюда не пустила. А тебя вот задержать не успела, хотя, может, оно и к лучшему.

– Разве ж к лучшему? Как же может быть к лучшему такое мучение? – Алена сжимала губы, стараясь не заплакать.

– Зато ты знаешь теперь, – мягко заговорила Василиса, – как он к тебе относится. Иначе жила бы, думая: а вдруг еще любит? Верно ведь?

– Да, верно, – сказала Алена, и слезинка скользнула вниз по ее щеке.

– Но он не отпустит тебя, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Зачем я ему?

– Ты носишь его ребенка.

– Я? Ребенка? Да как же это можно знать? – Алена отерла слезу со щеки. – Живота ж нет. Да и женское прийти только должно еще.