Книга Безумие - Дмитрий Кончаловский

А о генералах, которые очень против контрактной армии, но зато очень за свои дачи — противно. Но об этом и без меня много сказано.

Попасть под артобстрел или авиаудар федералов вообще было обычным делом, будничным, можно сказать.

Командиры подразделений, входивших в Чечню, были вынуждены пользоваться атласами автомобильных дорог (!), других карт не было, как и вообще не было планов Грозного.

И еще. Все время звучала тема «свои — не свои». «Не свои» — это не чеченцы. Просто армия вэвэшников своими не считала, менты армию, армия ментов, а еще были гэбэшники, спецназы всякие, и все друг друга «своими» не считали.

А внутри армии танкисты презирали пехоту, пехота не любила десантников, десантники не любили еще кого-то, и все без исключения не любили штабных.

В обычной жизни это еще ничего, но на войне… До дикости доходило — «не своих» раненых подбирать не хотели.

Теперь тоже особой любви между родами войск не наблюдалось, но это на уровне баек у костра, а в бою по-другому было. Даже с ментами взаимодействовали, по необходимости.

И растерянности не было. Под огнем все боялись, конечно, иначе не бывает, только псих не боится, но храбрость — это когда только вы знаете, как вам страшно. Вот так и было — все боялись, но делали свое дело. Или почти все.

Не только раненых, но и убитых теперь не бросали. Вынести тела своих было делом чести. Чеченцы нас зауважали. Иногда даже по рации на связь выходили: «Рус Иван, давай пэрэкур дэсят мынут, ви сваых выноситэ, ми сваых».

Стрельба прекращалась.

Однажды стал свидетелем такой картины. Бой шел жесточайший — один пятачок несколько раз из рук в руки переходил. Контакт был такой плотный, что ни артиллерия, ни минометы поддержать не могли, своих бы накрыли. Так и пихались несколько часов, чуть не врукопашную. В результате квартал этот как бы ничейным стал.

И вдруг на нашем участке наступила тишина.

Смотрю, на «нейтралке» бойцы убитых на технику грузят. Спокойно, без спешки, автоматы за спину закинуты.

Вскоре появились еще какие-то люди. Они с другой стороны вышли. И стали тела за руки за ноги по двое таскать. И тоже не торопясь. Чеченцы. С нашими перемешались. Мне показалось — еще чуть-чуть, и они перекур совместный устроят.

А потом, когда все тела были убраны и пятачок опустел, заговорила рация:

— Э, брат Иван, у тэбя всо?

— Все, — отвечают.

— Паэхалы.

И началась стрельба.

Я потом у этих ребят спросил:

— Вы с чеченами там говорили о чем-нибудь?

— Нет, — отвечают, — о чем с ними говорить?

— А они тоже молчали?

— Молчали, только смотрели недобро.

Вот еще одно отличие от прошлой войны, да и от начала нынешней — «Рус Иван, сдавайса, всэх пэрэрэжэм, тэбя мама ждет».

Теперь только смотрят недобро. Ненавидят, может быть, еще больше, но зато уважают.

А 31 января, кажется, опять уперлись в Минутку. И пошли вперед. Пекло было. С нами пехота была какая-то, а с другой стороны еще ребята напирали. Мы их, конечно, не видели. Мы их потом увидели. Когда площадь с двух сторон взяли.

Но тут тоже никакой фигни не было — объятий, шапки в воздух. По-моему, никто даже сразу не понял, что произошло. Я, по крайней мере, точно.

А произошло вот что — мы победили.

После этого у войск было одно занятие — мочить отдельные группы врагов по всему городу. На это, правда, тоже ушло много времени — не один день.

Да, а теперь — об ощущениях. Взяли Минутку, только отдышались… Забыл сказать — там в центре площади такая фигня круглая была, с парапетом. А внутри — огромная яма. Там при советской власти все цивильно было — не яма, а входы в подземные магазины, кажется. Уникальное сооружение. Даже в Москве, на Манежной, не додумались так сделать. А теперь — просто яма, но парапет остался. Символ такой.

Так вот, только отдышались, смотрим, у символа ОМОН фотографируется. Гордо так, радостно, оружием обвешаны. Будут дома рассказывать, как Минутку брали.

Следующие несколько дней работали, как свободные художники. Палыч БТР выдал. Катались, снимали.

Однажды наткнулись на странную сцену. Дом, полуразрушенный. Около него — толпа. Остановились, я спрыгиваю, подхожу.

Вы знаете, честно говоря, я потом плакал.

Это не просто толпа была. Это были старики и старухи. Несчастные, дрожащие, голодные. Они вылезли из своих подвалов в ожидании еды. Оказывается, сюда в последние три дня наши тыловые службы горячие обеды привозили.

Историй я тут наслушался… это отдельная книга.

И в основном — русские.

Я их спросил: почему? А где чеченские старики, старухи? Они сказали, чеченские по селам разъехались, к родственникам. Там прокормиться можно. Кстати, некоторые чеченцы русских с собой звали — люди десятилетиями в одном подъезде жили, некоторые дружили, все без исключения — общались. Город-то южный. Но большинство из тех, кого звали, не поехали. Трудно сказать почему. Они и сами толком объяснить не могли.

Как-то раз встретили в Грозном американцев, съемочную группу. Из наших, ханкалинских. Я очень удивился. Как они здесь оказались? Сюда своих-то пускают после пятидесяти согласований (у нас — карт-бланш), а тут вообще буржуазное телевидение.

Да еще при каких обстоятельствах! Бой шел. Ну, не то чтобы бой, так, постреливали слегка. Небольшую группу боевиков накрыли в Старопромысловском районе. Блокировали. Ждали подкреплений. Те тоже особо не дергались. Скоро стемнеет, их время наступит. Чего дергаться? Так и перестреливались лениво.

И вот смотрю — фирмачи. Американцы. Корреспондент, оператор, звуковик с малярным валиком на палке (такой большой микрофон с ветрозащитой) — отличительный признак иностранной группы. Мы эти штуки не очень любим. Громоздкие, а толку мало.

Я удивился, а Палыч сидит за БТРом, рассматривает. Ему интересно — он иностранцев в жизни мало видел.

Смотрю — капитан наш бежит, Синицин Виктор Михалыч, бежит и орет:

— Палыч! Палыч! Убирай этих немцев на хер отсюда!

Подбежал, запыхался, весь красный.

А фирмач поворачивается к нему, спокойно так, и говорит:

— Изинитэ, мы нэ нэмцы, мы амерыканцы.

— Да какая, на хер, разница! Палыч! Палыч! Чего сидишь? Убирай их отсюда.

А фирмач опять поворачивается и говорит:

— Извинитэ, как это какая уазница? Мы же уас с хохлами нэ путаем? По-моему, с нашей стороны стрелять перестали.

Однажды, когда мы сидели на броне персонального БТРа и курили, обдумывая дальнейшие планы, около нас остановился «уазик». Вышел офицер. Чистенький такой. Подтянутый. Какой род войск — не поймешь.