Книга Сокровище Джунаида - Михаил Шалаев

— Десять тысяч шестьсот пятьдесят долларов.

— Да? — удивился Леха.

— Нет, — немедленно отрекся бармен. — Это просто общая стоимость ремонта…

— Значит, так, — взял на себя инициативу Упырев. — За водку и шашлык мы должны тебе от силы долларов двадцать. А что касается разрушений — поищи тех отморозков, если они еще живы. Но думаю, не все…

После этого он заказал на всех еду, выпивку для мужчин и минеральной воды для дамы. Бармен без возражений согласился на условия и обслужил их по первому классу. Его шашлыки и салаты были превосходны, водка холодна и кристально чиста. Гульнара еще раз, несмотря на слабость, проявила женскую сущность: попеняла Упыреву за пьянство за рулем. Он пообещал, что это в последний раз, и конфликт был исчерпан, хотя обе стороны знали, что обещание его пустое.

Несмотря на изначально жесткий тон, Леха все же не обидел бармена, дал ему сто долларов — как он выразился, «за моральный ущерб». Кроме того, пообещал лицу кавказской национальности сообщить о тех отморозках, если точно узнает, кто такие…

До Ставрополя было уже недалеко. Они миновали Дивное в потемках, но останавливаться не стали — ехать оставалось меньше двухсот километров. Въехав в город около полуночи, подъехали сначала к дому Деревянко, и тот спросил:

— А ты куда? У тебя ж квартира разгромлена… Давай ко мне!

— Сначала в больницу, — мрачно ответил Упырь. — Вон, видишь? — Гульнара выглядела совсем слабой и была смертельно бледна. — Потом домой съезжу — посмотрю, что как…

— Помощь никакая не нужна?

— Да пока вроде нет… В больнице знакомые.

— А сам куда?

— Сказал — приеду, если надо будет. А ты, главное, если я сегодня не появлюсь — завтра сам нарисуйся, обязательно.

— А эти, туркмены местные, тебя не достанут?

— Не знаю, — Упырь пожал могучими плечами. — Но, по-моему, на колодцах был Сапар-Башлык…

— Думаешь, мы его убили?

— Или ранили…

— А почему ты думаешь, что это был именно он? — Деревянко не понимал уверенности сослуживца.

На это Леха на полном серьезе ответил:

— Я больше ни одного Сапара не знаю…

— Ну, ладно, чего зря гадать. Где тебя завтра искать-то? Дома будешь?

— Надеюсь, буду… — Упырев протянул ему руку и добавил: — Обязательно появись, Дерево. Дел очень много…

Несчастная Валентина, измучившись без мужа, которого совсем иначе оценила за время разлуки, встретила Владимира с непривычной страстью. Теперь она очень сильно любила его без всяких условий, только просила больше никогда никуда без нее не уезжать. Бедная женщина совсем забыла от любви, что у них еще есть двое детей, и про них не помянула. Но Деревянко ее понял и возражать не стал.

А на следующий день прямо с утра ему позвонил Леха. Валентина вздрогнула, услышав телефонный звонок, и поглядела на Владимира страдальческими глазами. Что, мол, — опять?

— Не бойся, — утешил жену Деревянко. — Все уже нормально. Теперь все хорошо будет.

Он поехал к Упыреву. Оказалось, Леха успел откуда-то из Астрахани, еще по пути в Туркмению, сделать звонок соседу, чтобы он позаботился о квартире и навел там минимальный порядок. Тот вставил окна, починил дверь и заклеил кусками обоев самые страшные дыры — не бесплатно, конечно.

Сослуживцы взяли много пива, рыбы и сели за разговор.

Упырев рассказал, что Гульнара сейчас в больнице и что ее скоро вылечат, а потом он на ней женится. Вован, вспомнив беседу, которую ему пришлось поневоле выслушать в дороге, улыбнулся, но ничего не сказал. А Упырев, развивая тему, продолжил, что надо выяснить, чего стоит золото — те три слитка, которые они вывезли, а главное — камни, которые, наверняка, значительно дороже.

Он брался найти ювелиров, которые честно (насколько это возможно) скажут им настоящую цену. Деревянко согласился. Его особенно тронуло, что Леха ни словом не помянул о его долге. Да и то: теперь их связывали куда более крупные дела. Упырев даже сказал, как о само собой разумеющемся, что им надо подумать, в какое общее дело вложиться — деньги-то теперь есть….

Если же не хватит — что ж, придется сгонять в Туркмению за оставшимся золотом. А почему бы и нет?…

ЭПИЛОГ

Гуванч имел из образования только восемь классов, но был по натуре философом. Он не «работал» — терпеть не мог этого слова: «работают» рабы. Он сидел в единственном поселковом магазине, который не давал особых доходов, но жить позволял безбедно, хотя и не очень роскошно. Зато он чувствовал себя хозяином, от которого зависит жизнь каждого в этом жалком ауле: захочет — продаст, не захочет — не продаст. Да-да, не продаст: в крайнем случае скажет, что нет сдачи.

Гуванч был истинным сыном пустыни: он всю жизнь наблюдал, как течет время, ничего вокруг не меняя, как ветер гоняет в места на место песок, ничего вокруг не меняя, как проходит человеческая жизнь, ничего вокруг не меняя…

Продавец знал цену людским страстям: они ничего не стоят. От любви остаются только дети, которых надо кормить; власть накладывает множество обязанностей и забот, мешающих спокойно жить; богатство требует постоянной защиты от воров и проходимцев… А больше всего презирал Гуванч людей, рвущихся делать карьеру, шагающих по головам, строящих кому-то козни и плетущих интриги… Он всегда следовал древней туркменской мудрости, гласящей: «Сиди спокойно, и мимо тебя пронесут труп твоего врага».

Поэтому он спокойно сидел в своей лавке, где летом было прохладно от кондиционера, а зимой тепло от рефлектора, сидел и размышлял о жизни. Гуванч всегда знал, что предназначен судьбой для чего-то большего, но не спешил: «Сиди спокойно…».

Знание это давал ему талисман на тонкой витой веревочке, который он носил с детства. Но никогда никому про это не говорил, чтобы не дать повода для насмешек. Он не знал хорошо своего происхождения, хотя туркменская традиция требует помнить имена предков до седьмого колена. А у него все кончалось на прабабке, судьба которой была загадочна и туманна…

Недавно в поселке появился некий Порсы. Про него говорили, что раньше он был полицейским, а проще говоря, ментом, но в Аджикуи это никого не волновало, никому не было до этого Порсы никакого дела. А сам Гуванч прекрасно помнил, что этот мент еще недавно заходил к нему в форме… Но какая разница?

Бывший участковый занял дом умершего года три назад Нуры-Байрама, и никто не возражал: кому какое дело, стоит дом пустой, или кто-то в нем живет? Все равно дети Нуры сюда уже никогда не вернутся…

К тому же Порсы был совсем безобидный, хотя и немного сумасшедший: все ходил, бродил вокруг поселка, будто что-то искал. Иногда пропадал надолго — то на день, то на два. В один из таких походов он обнаружил труп, весь объеденный лисами и шакалами. Опознать его было бы невозможно, если бы не валявшийся рядом с ним «маузер», запомнившийся участковому с тех бурных дней, когда он пытался настичь беглянку. Но Порсы никому про это не рассказал, только закопал Сердара в песок, прочитав, как мог, заупокойную молитву.