Книга Честь семьи Лоренцони - Донна Леон

Достав сочинение Цицерона «О границах добра и зла», Брунетти отыскал тот раздел, где говорится о нравственном долге и о добродетелях. Первая добродетель — это справедливость, то есть умение отличать правду от лжи, понимать взаимосвязь двух явлений, или, как говорит Цицерон, феноменов, а также их причины и последствия. Вторая — это умеренность, то есть воздержание от страстей. И, наконец, третья — это мудрость и терпимость по отношению к окружающим.

Брунетти закрыл книгу и сунул ее обратно, между «Капиталом» Карла Маркса и «Избранным» Джона Донна.

— Понять взаимосвязь двух явлений, а также их причины и последствия, — громко процитировал он, вздрогнув от собственного голоса. Оставив Паоле на кухне записку, он вышел из квартиры и заторопился в квестуру.

Когда Брунетти вошел в квестуру, время близилось к полудню; журналисты уже побывали здесь, отхватили жирный кусок пирога и отъехали; так что по крайней мере от красноречия Патты он будет избавлен. Поднявшись по боковой лестнице к себе в кабинет, он крепко запер за собой дверь и уселся за стол. Открыл папку с материалами дела Лоренцони и принялся внимательно изучать документы, страницу за страницей. Брунетти составил список известных ему событий в хронологическом порядке — начиная с момента похищения Роберто, случившегося два года назад, и заканчивая гибелью Маурицио. Список едва уместился на четырех листах.

Разложив листы перед собой на столе, наподобие зловещих карт Таро, Брунетти сосредоточенно воззрился на них. «Понять взаимосвязь двух явлений, а также их причины и последствия». Если Маурицио спланировал похищение, тогда все взаимосвязи и последствия легко укладывались в голове; жажда денег, положения в обществе, могущественных связей, даже самая обычная зависть могли вполне толкнуть его на преступление. Что, в свою очередь, привело его к попытке убийства собственного дяди; а за этим, в конечном итоге, последовал страшный финал: кровь на пиджаке, ошметки мозгов на занавесях, лужа крови на полу.

Но если предположить, что Маурицио невиновен, что он непричастен к этому преступлению, то все связи разом обрывались. Если дядя еще и может убить племянника, то трудно себе представить, чтобы родной отец решился на убийство собственного сына. Да еще к тому же такое хладнокровное, заранее спланированное убийство.

Брунетти поднял глаза и задумчиво посмотрел в окно. На одной чаше весов была его смутная догадка о том, что Маурицио не способен на убийство, что он не нанимал похитителей и не приказывал им убить Роберто; а на другой — вполне логичный сценарий, согласно которому граф Лудовико разнес ему голову выстрелом из ружья, и, если это правда… Тогда он вполне мог убить и собственного сына.

Брунетти пришел к неутешительному выводу, что ошибался, давая оценки окружающим его людям, а также их побуждениям. Как же легко он был сбит с толку безапелляционным заявлением тестя о том, что он один виноват в том, что его жена несчастна! Как же быстро он согласился с тем, что их брак под угрозой, когда на самом деле все было совсем не так, надо было просто разобраться; слава богу, что Паола положила конец его мучительным сомнением одним лишь «я тебя люблю».

Брунетти перетасовывал факты так и сяк, прокручивал все мыслимые возможности, но все равно все сводилось к одному — к виновности Маурицио. И все же, несмотря ни на что, он сомневался.

Он вспомнил о том, как Паола в течение многих лет подшучивала над его нежеланием расставаться со старыми вещами — пиджаком, пуловером, даже парой носков, если ему в них было удобно. Разумеется, это не имело никакого отношения к затратам на покупку новой одежды, просто он был убежден, что никакая новая тряпка, сколь красива или удобна она ни была, не сравнится со старой, гораздо более удобной и надежной. И внезапно он понял, что нынешняя ситуация чем-то похожа на его упрямство, нежелание расставаться с тем, что удобно, комфортно, но… безнадежно старо.

Брунетти собрал свои записи и спустился вниз, чтобы предпринять еще одну, последнюю попытку, поделившись с вице-квесторе своими сомнениями. Но все обернулось так, как он и ожидал: Патта с ходу отверг «это абсурдное, абсолютно беспочвенное предположение» о том, что граф может быть как-то замешан в том, что произошло. Хорошо еще, что он не стал настаивать на том, чтобы Брунетти извинился перед графом; в конце концов, это всего лишь его нелепые домыслы. Но даже эти домыслы затронули какие-то неведомые струны его души, и Патта, с трудом сдерживая закипавший в нем гнев, приказал Брунетти сию же минуту покинуть его кабинет.

Вернувшись наверх, Брунетти сунул свои записи в папку и положил ее в нижний ящик стола, который обычно выдвигал, чтобы поставить ноги. Но сейчас он пинком захлопнул ящик и переключил свое внимание на другую папку, которая появилась на его столе, пока он отсутствовал: на острове Виньоле с четырех моторных лодок, чьи владельцы, ничего не подозревая, обедали в таверне, были украдены двигатели. Ужасно захватывающее дело.

Телефонный звонок спас его от унылых мыслей по поводу предстоящего расследования. Это был его брат Серджио:

— Гвидо, привет. Мы только что вернулись.

— Но ведь ты вроде собирался там задержаться? — удивился Брунетти.

Серджио от души расхохотался:

— Да, но ребята из Новой Зеландии уехали сразу же после того, как сделали свой доклад, так что я решил последовать их примеру.

— Ну и как все прошло?

— Обещаешь, что не будешь смеяться? Это была победа! Настоящий триумф!

Правду говорят, что дорога ложка к обеду. Если бы Серджио позвонил ему в любой другой день, даже посреди ночи, выдернув его из постели, скажем, в три часа ночи, Брунетти был бы только рад; он с удовольствием выслушал бы рассказ брата о конференции в Риме, о том, как прошел его доклад и как восторженно его приняли. Но сегодня, когда Серджио пустился в рассуждения о рентгеновском облучении и о его последствиях, Брунетти едва слушал его, тупо уставившись на серийные номера моторок, с которых были украдены двигатели. Серджио толковал об изменениях в печени, а Брунетти в уме прикидывал разницу между пятью и пятнадцатью лошадиными силами. Серджио в который раз повторял вопрос, который кто-то задал ему о селезенке, а Брунетти тем временем выяснил, что только одна моторка из четырех была застрахована, и то на половину своей стоимости.

— Гвидо, ты меня слушаешь? — наконец спросил Серджио.

— Да, да, конечно, — встрепенулся Брунетти с притворным энтузиазмом, — это очень, очень интересно.

Серджио опять рассмеялся; его так и подмывало спросить, о чем он только что говорил, но он сдержался и вместо этого поинтересовался:

— Ну, как там Паола, как дети?

— Отлично, отлично, спасибо.

— Как Раффи? Все еще встречается с той девчонкой?

— Да. Мы все от нее просто в восторге.

— Ты и глазом не успеешь моргнуть, как и у Кьяры тоже…

— Что? — спросил Брунетти, не понимая, о чем речь.

— Появится поклонник.