Книга Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

— Да, а как же.

— И что же рассказывали?

— Да такое люди несли, что аж противно становилось! Может, и скажу тебе когда-то. И сейчас, чувствую, доченька, глумятся… Говорили, у старой попадьи в зятьях турецкий цезарь ходит, а сама она дырявые башмаки носит… И смеялись они надо мной. Натерпелась я от злых языков, Настенька, вдоволь! Но Бог всемогущий, доченька, направил меня прямо сюда, через такие края, такие горы и воды, что не всякий мужчина пройдет таким путем! А я — бедная, старая и слабая — пришла с Божей помощью…

— И верили вы, мама, что турецкий цезарь у вас за зятя?

— Да как же в такие чудеса поверить можно? Я, даже в дорогу собираясь, сомневалась и не верила. Даже когда тебя увидела в золотой карете с турецким войском по сторонам, думала, что может, ты за какого генерала, что султану служит, вышла. А теперь верю, как от тебя услышала. Только все еще мне чудится, что я во сне… Чудо Господнее, да и только! Для какого испытания уготовил все это Бог?!

Не просто так ведь, доченька.

— Как же вы, мама, отважились в такую дальнюю дорогу, через все эти чужие земли идти? И с кем? Да и во сколько все это стало?

— Вот как все было. Болтали обо мне люди и шапку уже было из насмешек пошили. Даже дети кричали вслед: «Султанская теща идет!». А я им ни слова! Только к Богу обращаюсь и Ему свою тоску поверяю. Но однажды сидела я как-то у своих свояков, что меня приютили, после обедни и думала. Смотрю я в окно и вижу — два старых жида на двор заходят. Думала, купцы какие-то. У меня и в мыслях не было, что они за мной пришли. Ведь что мне продавать? Разве что мою убогую печальную старость…

— Мама! Вы не старая еще вовсе, просто устали. Вот поживете в достатке при мне. И мне с вами веселее будет. Как же я рада тому, что Бог всемогущий привел вас ко мне!

— И я Бога буду до самой смерти благодарить за эту великую милость. Так вот! Не думала я вовсе, что они ко мне шли. Но скоро позвали меня свояки. «Эти купцы, — говорят, — к вам пришли за чем-то». Я уж испугалась, думала, что отец твой покойный мне не сказав, какой-то долг по себе оставил, царство ему небесное. Иду ни живая, ни мертвая! Выхожу к ним, приглашаю сесть, а сама вся трясусь со страха: еще затребуют сто золотых, а где я такие деньги достану?

— И с чего же они начали?

— Да сели, друг на друга посмотрели и старший из них и говорит: «Мы к вам, — говорит, — пани, по одному делу…» За деньгами, думаю, пришли, и говорю: «По какому, скажите, пожалуйста!» А он так говорит: «Вы уже, может быть слышали, что дочь ваша живет в Турции и стала знатной госпожой?» — «Слышала, — говорю, — всякое люди болтают, одному Богу известно где она и что с ней, и есть ли она еще на этом свете». А у самой слезы ручьем текут.

— А они что?

— А один говорит: «Наши жидовские купцы из Львова там были, вашу дочь видели своими глазами, и ехала она из дворца в золотой карете, запряженной шестеркой белых лошадей!» А я разрыдалась!

— И что же дальше, мамочка?

— Уже и жиды присмеяться приходят, думаю… А я им и говорю: «И не стыдно вам, людям пожилым, уважаемым, смеяться над старой бедной вдовой, что и так от горя не знает, куда податься?» — И что они?

— И вот один из них говорит: «Ну, ну, полноте, — говорит, — мудрено же вы рассуждаете, — говорит, — думаете, у нас другой заботы нет, кроме как из самого Перемышля ехать сюда, только чтобы над вами посмеяться?.. Хорош интерес, нечего и говорить». Тогда я опомнилась и сказала: «Вы не удивляйтесь, люди, что я такое говорю, извините. Но мне уже столько досаждает этим всякий народ, что я и сама порой не знаю, что несу». А они отвечают: «Мы на этом ничего не потеряли, не за что вам извиняться. И не обидели вы нас. Вы только выслушайте нас до конца, нам за это ничего не нужно». — «Да если бы и нужно было, как бы вы это получили? У меня же ничего нет». — «Знаем. Откуда у вдовы честного священника имущество? Да еще и если он болел. Мы все знаем, нам люди все рассказали».

Полегчало мне от того, что не просят денег, и спросила: «А говорили ваши знакомые купцы с моей дочкой?» А они говорят: «Вы думаете, к ней так легко подобраться, как к вам? Только калитку в изгороди открыл, пса не увидел, на кухню заглянул и спросил, нет ли ее дома? Ну, ну. Когда бы так было, то уже половина наших знакомых жидов из Львова, Рогатина, Перемышля и Самбора не только говорили бы с вашей дочерью, но и не одно выгодное дело провернули бы там. Но там вместо изгороди высокие стены, а вместо калитки — железные ворота, а вместо пса — войско, и с места оно не сдвинется. Некуда зайти, некого спросить, дома ли ваша дочь. А если бы кто и нашелся, кто встал бы у ворот и спрашивал бы про это, то так бы ему всыпали, что он уже ни у кого не мог бы спросить, есть ли кто дома».

«А чего же вы от меня хотите?» — спрашиваю. А сама думаю — если это даже и ты, то тебя там под крепким замком держат. А они говорят: «Скоро узнаете. Все вам расскажем. За этим и пришли. А что же вы не спрашиваете, как ваша дочь выглядит? Тогда и поймете, ее ли видели наши люди, или нет.» — «Ну и как же она выглядит?» — говорю. «Красивая, очень красивая! Белая, с золотыми волосами, синими глазами, руки маленькие, как у ребенка, и сердце доброе, потому что если едет, ни одного нищего не пропускает, даже из наших, хоть мы и другой веры». «Сама милостыню раздает?» — спрашиваю. — «Вы хотите, чтобы она сама выходила из кареты и милостыню раздавала? Ну, ну, там уже есть те, что раздают и кому есть что раздавать. Если бы она даже встала, или недостаточно быстро ехала, то турки, или не турки, весь народ бы быстро сбежался: за помощью ли, за справедливостью ли, все, с кем какое-то зло приключилось, все равно откуда. И так ее карету письмами закидывают, кажется что снег на дворе, — говорит. — А ее слуги все письма собирают, ибо им так приказали».

«А что она с теми письмами делает?» — спрашиваю. «Что делает? Она сама ничего не делает — там при ней есть те, кто этим занимается, — говорят. — Самое незначительное письмо, даже рваное рассматривают и потом каждое дело разбирают. Из-под земли виноватых достают, а невиновным помогают, даже если сперва не знают, где один, а где другой».

«Ну а если виновный сбежит в чужие края?» — спрашиваю я. «Ну, ну. Вы думаете, что султан не имеет послов? Там, куда турецкий посол придет, вокруг него все скачут, как мы вокруг раввина. Даже хуже! Мы-то своего раввина уважаем, а турецких послов боятся как огня».

«Так чего так сильно бояться?» — спрашиваю. Но и сама уже боюсь, а купец говорит: «Вы как ребенок толкуете, — говорит. — Разве нечего бояться? Ведь за этим послом, если ему не угодить, придет турецкое войско, привезет тяжелые орудия, города с землей сравняет, а села сожжет дотла, все с собой забрав. Думаете, янычары погулять приходят? Ну, ну, хорошо, и правда нечего бояться». — «Так вот каково слово моей дочери?» — «Слово, говорите? У нее власть есть, какой еще свет не видывал, — отвечает. — Что хочет, то и делает». — «А что если муж ее чего-то другого пожелает?» А жид и говорит: «Что он желает того же самого, что и она, об этом всем давно известно. Разве не знаете, как это бывает?» — «Но, — говорю я, — разве она одна так может выглядеть?»