Книга Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский

Я еще не в силах говорить, но в душе пробуждается какая-то надежда. Я согласно киваю.

На что, на что ты надеешься, глупый Диди?! Ты в Аду, и будь ты чуточку умнее – оставил бы все надежды перед входом в его чертоги.

— И кюре Беренжер Сонье нашел документы, подтверждающие, что он деспозин? — все так же мягко продолжает товарищ комиссар. — Верно, господин Риве?

Я смотрю на него с изумлением – как он не страшится, что за такие слова его покарает их Бог Материализм, — и, обретя дар речи, подтверждаю:

— Верно, гражданин… Верно, все верно, товарищ комиссар…

Он даже "товарища" пропускает мимо ушей – не отправляет меня в неведомые тамбовские леса искать себе там "товарищей".

— И на этом основании брал деньги у Ватикана, верно я говорю?.. Видите, господин Риве, как все просто. И чего только наш Ерепеньев так разъерепенился? И Ватикан требуемые деньги ему немедля давал, так?

— Так… Наверно, так…

— Вот мы и хотим, — подхватывает товарищ комиссар, — чтобы вы, господин Риве, как человек, в какой-то степени осведомленный о таких вещах, начали сотрудничать с нами. — И, не обращая внимания на мой недоуменный взгляд, продолжает: — У нас тоже имеется один деспозин…

— Сын лейтенанта?

— Ерепеньев вам все-таки успел рассказать. Очень хорошо. Да, он самый… Признаться, пока еще мы не очень хорошо знаем, как надлежит действовать, так, всего лишь неотработанные прожекты… В общем, идея такова: создать группу, включающую в том числе вас, и сообща придумать, как бы нам выколотить из Ватикана что-нибудь посущественнее. Тут и вопросы политики – а Ватикан влиятельная сила; да вопросы сугубо материальные – вы ведь, надеюсь, уже имели возможность видеть, сколь во многом все еще нуждается наша молодая страна…

Я почти не понимал, о чем он говорит, лишь кивал ему, кивал, кивал, как китайский болванчик. Да что угодно – лишь бы не этот гражданин Ерепеньев с его "сучьими потрохами", с его резиновой плеточкой!

— В общем, — заключил товарищ комиссар, — в принципе, я вижу, вы согласны. Что ж, пожалуй вам сейчас не мешает некоторое время отдохнуть. Вас пока отведут в камеру. Может быть, и у вас появятся какие-нибудь мысли касательно предстоящей операции – со всем вниманием готов буду выслушать их. Пока будем считать, что мы определились в главном вопросе: что вы будете сотрудничать с нами, ведь так?

И снова я кивал, кивал ему, пока двое в синих гимнастерках не поволокли меня назад, в камеру через длинный, как моя жизнь, коридор.

Ах, Диди, попав в Ад, не доверяйся его прислужникам, сколь бы сладкими голосами они с тобой не говорили, ибо имя им – всем известно каково! Ты еще только вступил сюда – но ты скоро поймешь это, Диди.

Впрочем, тут есть кому научить – такие же горемыки, как ты, шестидесятилетний простак, только с бóльшим опытом пребывания в Аду и потому успевшие как следует обжечься каждый о свои головешки.

Когда впихнули в камеру, один из таких моих учителей, в миру учитель словесности, а теперь нечто вроде самого неисправимого еретика или по-здешнему "террорист-троцкист", мужчина лет тридцати с окровавленными бинтами на кистях рук и с лицом, превращенным в сплошной синяк, спросил у меня отчего-то весело:

— Сперва били почем зря и ничего толком не объясняли – верно я говорю?

Я подтвердил.

— А потом в допросную заявился добрый дяденька, — продолжал террорист-троцкист, — злого дядю выгнал, еще и отчихвостил как полагается, и начал беседовать с тобой по душам – так?

Снова мне не оставалось только кивнуть.

— И уже от одного того, что дяденька такой добренький, ты согласился со всем, что он говорил. В чем там дело, меня не волнует, без тебя хватает, о чем поволноваться, — он взглянул на свои кровавые бинты, — скажи только – я все верно говорю?

— Верно…

— И "товарищем" разрешил называть?

— Да… Но – откуда вы?..

— Откуда я знаю, что ли?!.. — Он оглядел камеру, и отовсюду послышались понимающие смешки. — Да оттуда, что я тут уже четвертый месяц и успел эти университеты пройти. Все это известная сказочка про злого и доброго следователя. Злой бьет, матерится и вовсе тебя не слушает, ему и без надобности слушать, его дело ждать своего дружка, Доброго. А другой, Добрый, не бьет и слушает. И уже за это одно ты готов распахнуть перед ним всю душу, он тебе дороже брата родного. Хотя у обоих цель одна и та же – как можно скорее намазать тебе зеленкой лоб.

— Всем нам тут вышка, — прокашлял пожилой, худой как смерть сокамерник, вражеский агитатор, а в миру профессор-востоковед.

Меня уже в который раз за короткое время поразило, сколько тут существует слов, заменяющих унылое французское "fusiller". Однако через минуту я думал совсем о другом, сейчас куда более для меня насущном. Пускай затем "вышка", пускай "в расход", пускай "лоб зеленкой" (etsetera, etsetera), думал я, — но все-таки, если завтра вызовут на допрос, насколько лучше было бы увидеть перед собой доброго товарища комиссара, а не бесноватого гражданина Ерепеньева с его резиновой плеточкой.

Вышло, однако, и не по-моему, и не по-троцкистски-террористски: ни доброго дяденьки, товарища комиссара, ни зеленки мне на лоб.

На следующий допрос меня не вызывали больше месяца, когда же наконец все-таки вызвали, передо мной сидел мрачный гражданин Ерепеньев. Правда, резиновой плетки на столе перед ним на сей раз не было. Вообще это был несколько иной Ерепеньев, менее крикливый, более задумчивый. Он встретил меня словами:

— Уж не знаю, что тебе пел Мягкотелов (как-то по самой фамилии я сразу же догадался, что речь идет о товарище комиссаре), только не повезло тебе, Риве. Врагом народа он оказался и уже неделю как поставлен к стенке. Я так думаю, слишком глубоко он хотел залезть в твое дерьмо…

Я же в тот миг подумал, что за "мое дерьмо" его покарал их зловещий Бог Материализм. И не знал я тогда, что это ангел мой, ангел-хранитель, ангел-убийца приложил к сему руку. Узнаю позже, гораздо, гораздо позже… Вот она, третья папка, десятый по счету листок!..

— В отличие от него, — продолжал между тем гражданин Ерепеньев, — я в это дерьмо лезть больше не собираюсь. — И прибавил, уже вызывая конвоира: — Так что пойдешь ты у меня, сучий потрох Риве, по этапу так далече, что и реки в тех местах не размерзают никогда.

И пошел ты, пошел, Диди, все глубже спускаться в Ад вместе со всем твоим дерьмом, со всеми твоими сучьими потрохами. Одно благо: гражданина Ерепеньева с его плеточкой ты не увидишь больше никогда.

Так закончилась для тебя, простачок Диди эта тюремная сказка – сказка о Добром и Злом гражданах-товарищах следователях.

Бумажное эхо

…напомнить Вам, что служение Ордену отнюдь не заканчивается с Вашим переходом на ответственный государственный пост в Советской России. Закончиться оно может, как Вам известно, только со смертью.