Книга Белая субмарина - Влад Савин

Но все равно страшно. Знать, что на судне работают наши, и держать на прицеле. Чтобы, если все пойдет категорически не так, топить всех. И после надеяться, что кого-то удастся подобрать. Ну а экипажу транспорта остаться живым не светит ни при каком раскладе. Большаковцы это знали. И пошли именно затем, что «с нашим участием, крайнего случая не будет, справимся». Знал ли осназ, не уверен, им могли и не сказать — но наверняка догадывались сами.

А, чему быть! Сделаем хорошо свое дело — чтобы обнаружить, навести наших, и чтобы никто не помешал, по воде или из-под воды. Самолетов ночью можно не бояться. Беда в том, что если при захвате что-то случится не так, мы узнаем про то не сейчас, а много позже, когда «Краснодон» в Атлантике остановят для досмотра. Что будем делать тогда? Ясно, что. Топить всех, и «Краснодон» тоже, сняв с него людей по возможности. Вряд ли супостатов будет много, посылать эскадру досматривать одиночный транспорт — это перебор даже по американским меркам, но вдруг кто-то прикажет ради такого груза, слегка изменить курс уже бывшего в море авиаударного соединения? Если не дай бог, придется топить «Краснодон» вместе с нашими, не завидую американцам, вот мнимая U-181 оторвется, и все претензии к Вольфгангу Люту, который пока еще не мега-ас, но тогда точно им станет, посмертно (утопив пару американских линкоров или авианосцев).

Отчего «Краснодон» могут досматривать? Конвои были у союзников лишь в северной и центральной Атлантике, но на всех прочих морских путях была не анархия, а железный порядок. По любому судну, вышедшему из порта, контролируемого союзниками, делалась запись в реестре — кто, откуда и куда намерен идти, каким маршрутом. При обнаружении с патрульного самолета, на берегу могли быстро определить, мог ли это быть кто-то из «легальных». Если же объект был обнаружен вне дозволенного коридора или в данном квадрате никого из своих быть не могло — нарушитель по умолчанию считался немецким рейдером. Как минимум туда направлялись корабли для досмотра, из ближайшей военно-морской базы, или уже находящиеся где-то в море поблизости. Но могли и сразу послать бомбардировщики, если подозрения на рейдер были весомы.

И что прикажет Гровс, или неведомый мне безопасник-параноик из «Манхеттена», узнав про пропажу урановоза? Если у него возникнет хоть тень подозрения? Запросит у британцев (это все же их зона ответственности) упомянутый реестр, где подробно расписано, какие суда (дружественные и нейтральные) где и когда должны были быть. И если там будет указано, что перед пропажей или гибелью транспорта с ураном вблизи него был замечен русский «Краснодон»? Конечно, пока информация пройдет от «Манхеттена» к флотским, а от них к британцам, да еще в оба конца, а у англичан с американцами взаимодействие в сорок третьем еще не было отлажено как часы — в общем, времени пройдет много. Но и Атлантика большая, и идти не поперек, а вдоль, тихоходному транспорту, а не крейсеру. Легко послать кого-то остановить и досмотреть этих русских, просто для спокойствия души.

А потому сомнений быть не должно. Никто не должен будет видеть «Чарльза» и «Краснодон» не то что рядом, но даже в одном районе моря. Британский учет не может работать с полной достоверностью: спутников еще нет, чтобы контролировать всех. А торговцы, особенно нейтралы, часто забивали болт на реестр, не выдерживая ни указанных коридоров, ни графика. Особенно после воплей в эфире, что подлодками сначала утоплено неизвестное судно, как раз в «коридоре», обходи опасное место стороной! А затем и крейсер, вот уж будет шум!

«Норд»! Слово, повторенное по УКВ несколько раз. Слава богу. «Вест» значило бы — оставляем судно, одна минута на отход, и топите. Ну а «Штиль» — это песец полный, стреляйте сразу и не думайте о нас. Затем принимаем доклад, более подробный. Судно наше, все под контролем, убитых нет, один раненый, плохо.

Контроль обстановки: по ГАКу, радару — чисто. Приз наш, без подставы — знакомый голос Большакова слушал весь ЦП. Значит, можно всплывать. Ответ нашим: «Спускайте лодку, выйдет быстрее, чем мне к вашему борту швартоваться. И Князю готовить операционную. Эта фаза завершена с минимальными потерями. В темпе готовим следующую».

И доклад в Москву. Кодовым сигналом — груз взяли тихо, дальше следуем «плану три».

Москва, Кремль.

— Скажытэ, таварысч Берия, Вы абсолютно уверены, что способны контролировать Лазарева?

Сталин волновался, что было заметно по его акценту, появлявшемуся лишь в эти минуты.

— Уверен, товарищ Сталин. Вот только контролировать его нельзя. Тогда результат точно будет непредсказуем.

— Это как? Разъясни.

— Если в двух словах, то Лазарев — это устойчиво советский человек, но не коммунист.

— Это как? У него были замечены буржуазные взгляды, высказывания?

— Если считать таковыми полное отрицание руководящей и направляющей роли партии. И абсолютное непонимание: «Чем партполитработа поможет нам лучше бить фашистов?» Убеждение, что «болтовня на собраниях» к делу никакого отношения не имеет. Понятно, откуда у потомков сформировались такие взгляды. К их чести, у них хватает ума не декларировать это открыто, чтоб не вносить смуту. А когда надо, уходить от вопроса, сославшись на занятость: «У вас разговоры, у нас результат».

— И как же решается вопрос, что у такого корабля практически весь экипаж — беспартийные?

— Режимом секретности и подчинением К-25 непосредственно штабу флота. А политотдел мной предупрежден. Хотя слухи ходят, конечно, но мы пресекаем. Что вся команда набрана из арестованных в тридцать седьмом или вообще детей белогвардейцев, чтобы служением искупить вину перед СССР, и потому пока недостойны. Ну и после той имитации аварии в Молотовске были разговоры, что все или большая часть экипажа — штрафники-смертники, воюют, отбывая срок. Любопытно, что это была инициатива потомков.

— То есть им на берегу в глазах советских людей, легче считаться осужденными врагами советской власти?

— Скорее, это полная дискредитация партии в глазах масс, произошедшая в те годы. Примерно как меньшевики в семнадцатом, от февраля к Октябрю — от восторга и популярности до даже не презрения, а полного банкротства, пустышки.

— Тогда какие же у них идеалы? На профессиональных наемников, как, например, в британском флоте, они не похожи. Читал я доклад товарища Кириллова — но мне твое мнение интересно, Лаврентий. Что можно от Лазарева ждать?

— Про «не коммунист» я сказал, теперь уточню про «устойчиво советский». Хотя сам он на словах заявляет, что он не политик, а военный, и в политику лезть не собирается, товарищу Сталину виднее. Но не раз у него прорывалось: «Капитализм ненавижу, вот если войну выиграть с лучшим результатом, будет ли у социализма вторая попытка?» А под «не лезть в политику» следует понимать его неучастие в борьбе группировок и сосредоточение на конкретном деле.

— Несознательный он, выходит, человек, хоть и воюет отлично! Строить социализм без партии — это все равно что армию заменить «вооруженным народом», хотя это когда-то и предлагалось (не будем уточнять кем). Да, партия в будущем разложилась, занята была не тем — но из этого совсем не следует, что партия не нужна. И вот когда товарищ Лазарев это поймет, он сам к нам придет. Неучастие в политике — ну а если антипартийное, антинародное течение проявится, выходит, моя хата с краю? Где мы были сейчас, если бы всяким «оппозициям» дали волю — это я не тебе говорю, Лаврентий, мы-то это на своем опыте испытали, через это прошли. А вот Лазарев должен будет понять! Интересно, придет он к этому или так и останется «морским волком»? А отчего неконтролируемый?