Книга Праведник поневоле - Мэдлин Хантер

– Если так, то он поступил верно. Взять на себя руководство фабрикой в финансовом отношении оказалось единственным разумным решением, какое он когда-либо принимал. Не без помощи Адама фабрика стала приносить прибыль. Так Милтон стал первым мистером Кларком. Полагаю, взяв себе новое имя, он и вправду сделался другим человеком.

– Потом, когда Милтон умер, брат мистера Кларка, коим являетесь вы, унаследовал его долю. С этого началась ваша двойная жизнь, и вы стали управляющим фабрикой, так?

– После смерти брата я начал регулярно ездить в северное имение и, постигая азы дела, неотступно следовал советам вашего деда. Теперь, наконец, я могу принимать решения самостоятельно. Всегда очень важно самому непосредственно вникнуть в дело. В общем, мне не о чем жалеть: доход с фабрики спас нас от разорения.

К тому же пребывание в Манчестере в качестве мистера Кларка оказалось небесполезным – мистер Кларк мог появляться в таких местах и слышать то, что виконту Леклеру недоступно. К примеру, мистеру Кларку гораздо легче разузнать, стоит ли искать ключ к разгадке самоубийства Милтона в Манчестере, куда тот частенько наведывался, а также в среде политических радикалов, взгляды которых Милтон разделял.

Бьянка подалась вперед, опершись локтем о стол и подперев рукой подбородок. В ее задумчивых глазах отражалась работа тонкого, проницательного ума, и внезапно Верджил ощутил потребность поделиться с ней этими соображениями. Он очень жалел, что не может этого сделать.

– Вы говорите, фабрика помогла вам пережить трудные времена. Почему же вы не продадите ее теперь? Предложение мистера Джонстона и мистера Кеннеди остается в силе. Вы можете избавить себя от необходимости продолжать обман.

– У Джонстона и Кеннеди самая скверная фабрика в Лидсе. Наша по сравнению с ней сущий рай, даже притом, что и здесь жизнь рабочих пока не сахар. Продав фабрику, я лишил бы надежды на сколько-нибудь пристойное существование работающих на ней людей.

Мортон, где-то раздобыв несколько маленьких пирожных, поставил их на стол, и Бьянка взяла одно из них. Показав ровные белые зубки, она очень аккуратно надкусила его, но сахар все равно остался у нее на губах. Все еще занятая своими мыслями, она машинально слизнула кристаллики языком, но несколько из них остались, соблазнительно поблескивая, словно бы маня Верджила закончить за нее работу.

– Вы могли бы продать ее кому-то еще, полагаю, в Англии можно найти порядочных фабрикантов.

– Вы правы. Вероятно, я мог бы так поступить.

– Но вы не хотите.

Проницательность этой женщины заслуживала восхищения… и в то же время казалась опасной.

– Не хочу.

Бьянка откинулась на спинку стула, обдумывая ответ виконта. Наконец она улыбнулась, как будто узнала то, что ей требовалось.

– А теперь, можно мне портвейна?

– Я держу его в библиотеке.

Они прошли через холл в библиотеку. Верджил заметил, что панталоны на талии у Бьянки подвязаны шнуром от портьер, который она позаимствовала из спальни. Рукава его белой рубашки были ей чересчур широки, а вырез казался слишком открытым, даже несмотря на надетый поверх рубашки жилет.

Верджил вдруг вообразил Бьянку без одежды, в одной этой большой, свободной на груди рубашке, достающей ей только до бедер и едва касающейся ее тела.

Мортон разжег в камине огонь, и Бьянка опустилась на край дивана, а Верджил протянул ей бокал портвейна. Сам он устроился в кресле напротив в ожидании, когда же она наконец приступит к переговорам: ведь в итоге именно за этим она спустилась к ужину.

Время шло, а Бьянка по-прежнему молчала. Внезапно она поднялась и, наморщив лоб, принялась рассматривать книги на полках рядом с камином; затем взяла с каминной полки подсвечник, зажгла от огня в камине свечу и поднесла ее к полкам.

– Здесь несколько книг Эдмонда Дюклерка. Это ваш отец?

– Да. Толстый фолиант в красном переплете – его эпическая поэма о военном походе Александра в Индию. Том в коричневом переплете – сочинение по англосаксонской истории, посвященное битве при Гастингсе. Литературные произведения Милтона – в той синей книге на нижней полке. Они не опубликованы, ему не удалось их завершить. Это не стихи. Он проводил сравнительный анализ двух революций – в вашей стране и во Франции.

Бьянка вытащила коричневый том.

– Надо полагать, ваш брат был эрудитом. Вы тоже занимаетесь сочинительством?

– К неудовольствию отца, у меня другие интересы.

– Вы не ладили с отцом? Что-то не могу вообразить вас непокорным сыном.

– Как у всех молодых людей, у меня были собственные представления о будущем. Мне хотелось пойти в армию, и не в кавалерию, что было бы вполне приемлемо, а в инженерные войска. Меня всегда интересовали машины, строительство земляных сооружений: в детстве я вечно крутился возле экипажей, а не возле лошадей. Но отец решительно воспротивился моему стремлению получить офицерский чин. Меня ждал Оксфорд – изучение поэзии и философии.

– Вы чувствовали себя несчастным? – Лицо Бьянки выражало искреннее сочувствие.

– В университете ни один молодой человек не чувствует себя несчастным. У студентов свободная, привилегированная жизнь; к тому же поэты и философы кое-чему научили меня. Учеба оказала влияние на мои взгляды, но не изменила моих врожденных наклонностей. Думаю, ваш дед признавал это: после смерти брата мы сошлись ближе, и иногда я вместе с ним ходил смотреть, как строят новые машины. Вдвоем с вашим дедом мы наблюдали за работой моего первого парового двигателя. В тот день по дороге домой он поделился со мной своими мыслями. «Ваш мир умирает, – сказал он. – И уже никогда не будет таким, как раньше».

– Похоже, ему нравилось ваше общество. – Бьянка вернула книгу на место. – Полагаю, ваш интерес к технике произвел на него впечатление. Ваш отец поступил несправедливо, воспрепятствовав вам заниматься любимым делом.

Умненькая девочка: готовит свои аргументы, прежде чем начать спор.

Бьянка вернулась к дивану и снова устроилась с краю. В мешковатой одежде, с просто уложенными волосами, она выглядела беззащитной и желанной. Отблески пламени из камина, освещая ее, порождали причудливую игру теней.

Верджил посмотрел на нее, и она смело ответила ему взглядом. И тут же сквозь нарочито беззаботную улыбку на ее лице проступило выражение наивной осторожности. Только святой мог сохранять спокойствие в окружившей их атмосфере трепетного ожидания, а Верджилу, находясь рядом с Бьянкой, трудно было оставаться святым.

Он вдруг понял, что с трудом сопротивляется надвигавшемуся на него безразличию к традиционным понятиям о чести и благородстве. Изнурительное напряжение воли все с большей очевидностью являло свою бесполезность.

Да, ей не стоило покидать своей комнаты.

Виконт продолжал смотреть на нее сосредоточенно, словно в ожидании чего-то, в упор. Бьянка догадывалась, что он понимает, каково ей под этим пристальным, долгим взглядом, и намеренно тянет время. Возможно, ему даже слышен был оглушительный стук ее сердца.