Книга Эндшпиль Маккабрея - Кирил Бонфильоли

ПОЗДНЕЕ

Мне очень нравится «влага и вольность, волглая глушь»[228]этого места. Здесь тихо и никого нет рядом. Спится мне очень счастливо, снятся невинные сны, а просыпаясь, я неизменно слушаю милую перекличку диких травников. Теперь как никогда сладкою представляется смерть; могила не может быть темнее и уединеннее — да и тише не может она быть, вот только ветер, украдкой шуршащий колючками у входа, пытается меня напугать. Я припоминаю единственную поистине трогательную историю о призраках:

(Могильщик: Чего хихикаешь?

Призрак: Двоим не так смешно.)

ДРУГОЙ ДЕНЬ —

ТЕПЕРЬ Я УЖЕ НЕ УВЕРЕН, КАКОЙ

Утром видел болотного луня; он какое-то время рыскал по тростникам, затем, крепко бия крыльями, перелетел через ферму Стэквуд и пропал в роще Флигарт. Во Флигарте появилась новая палатка — там она первая; обычного дико-оранжевого цвета. В детстве палатки были надлежащих расцветок — хаки, белые или зеленые. Ничего не подозревающих простожильцев я изучал в свой птичий бинокль — «Одюбон 8,5 х 44»:[229]похоже, там толстопопый папа, поджарая мускулистая мама и длинный тощий сынок-переросток. Я желаю им радости в запоздалом отпуске, ибо с неба уже полило — мягко, но решительно. Лорд Олванли[230]говаривал, что самое большое наслаждение для него — сидеть у окна своего клуба и смотреть, как «льет на проклятых людишек».

На бутановой горелке я жарю банку Франкфуртеров. На гарнир к ним у меня есть чуточку нарезанного пластикового хлеба, жаль только, что я не догадался прихватить горчицы и бутылочного пива. Но все равно аппетит на свежем воздухе — лучшая приправа: лопать я буду, как бойскаут. «Нёбо, квашня для вожделенья вкуса, О не желай омытым быть вином».[231]

ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, Я ДУМАЮ

Я был весьма воздержан с виски — у меня по-прежнему остались бутыль с четвертью этого славного задиры; а когда они иссякнут, придется совершать вылазку и пополнять запасы. Еда на исходе: есть лишь две большие банки бобов, одна то же самое солонины, треть нашинкованной ломтями буханки хлеба и пять тонких полосок бекона. (Его я должен есть сырым: аромат жарящегося бекона разносится на много миль, вы не знали?) Местные магнаты в ближайшем будущем наверняка хватятся фазанчика-другого — они до сих пор едва ли не ручные, в них еще никто не стрелял. Фазаны, то есть, не магнаты. Меня ужасает мысль, что придется их ощипывать и потрошить — и опять я имею в виду фазанов: раньше-то я был не против, но теперь желудок у меня трепетнее. Быть может, я просто сымитирую Навуходоносора, этого царственного поэфага, и начну пастись. [232](А вот тут новость хорошая: этого добра кругом изобилие.)

ПО ОЩУЩЕНИЯМ — ВТОРНИК,

НО Я МОГУ ОШИБАТЬСЯ

После своего ледяного утреннего омовения я кружным путем взобрался на высочайшую точку Утеса, на карте обозначенную как ФОРТ. Далеко внизу подо мной виден «лендровер» егеря — он подпрыгивает и брызгается вдоль по притопленной гати к загонам на ближней стороне Мосса, а смотритель Королевского общества защиты птиц целеустремленно пыхтит куда-то на моторке по Скрэйпу. Часто недоумевают, как это преуспевающий птичий заповедник может существовать на охотничьих угодьях, но парадокса тут вообще-то нет: где еще робкой птичке успешно размножаться, как не в охраняемом заказнике? Стрельба начинается намного позже брачного сезона, в конце концов, и серьезные спортсмены — а почти все они еще и хорошие натуралисты — скорее уж подстрелят собственную жену, чем редкую птицу. Ладно, быть может, редкую птицу когда и подстрелят случайно, но мы ведь и жен порой стреляем, причем намеренно, разве нет?

Я рассматриваю этот период пряток как некий отпуск и уверен, что мне от него масса пользы. Если мне повезло, недоброжелатели мои — за много миль от меня, прочесывают Озерный край и терроризируют тамошних туристов. Да и могли решить, что я погиб вместе с Джоком; может, все они уже отправились по домам. Если б только у меня было несколько бутылок пива, я бы чувствовал себя положительно безмятежно.

ПОЛДЕНЬ

Я снова убаюкивал себя.

Десять минут назад провел свой обычный бинокулярный осмотр перед тем, как совершить вылазку к заброшенному вертикальному шурфу, которым пользовался как уборной. Флигартская палатка была явно пуста; быть может, подумал я, все они сидят дома и играют в уютные игры. (Инцест — Забава для Всей Семьи?) Я уже подобрался ярдов на тридцать к своей естественной уборной, когда ощутил в воздухе сладкий шоколадный запах американского трубочного табака. Раздвинув колючки, я увидел, что ко мне спиной стоит фигура длинного тощего юноши — очевидно, он пользовался моей латриной. Нет, вообще-то не пользовался — просто смотрел. Стоял и смотрел. У него была американская стрижка и эти неподобающие «бермуды». Я не стал ждать, когда он обернется, — тихонько попятился и прокрался обратно к своей краскошахте.

Я уверен, что это один из флигартских туристов; но что он тут может делать? Может, геолог, может, бездарный наблюдатель барсуков, может, просто идиот. Но глубинной тошноты в брюхе все эти гипотезы не утишают. Брюхо мое убеждено, что во Флигарте собрался анти-Маккабреевский отряд. Стоит ли гадать, чьи они — я могу вообразить себе крайне мало людей, которые на этой неделе настроены не анти-Маккабреевски.

ПОЗДНЕЕ

Пора кончать, царица.

Угас наш день, и сумрак нас зовет.[233]

Вот оно, а может — вон; режьте где хотите, но игра окончена. Только что несколько минут я наблюдал всю Флигартскую Банду в бинокль сквозь щель в ежевичной фортификации. Тощий американец — плечи у него раздаются вширь все больше с каждым разом, когда я к нему присматриваюсь, — вероятно, один из дуэта комиков «Смит и Джонс», с которым я познакомился у шерифа в Нью-Мексико; быть может, он — полковник Блюхер; уже неважно, их и собственные мамочки различить, наверное, не в силах. Крепкая фемина — эту участницу художественной самодеятельности я, похоже, знаю, ибо в последний раз видел, как она исходит на мочу в «триумф-геральде» на Пиккадилли, вы-то уж наверняка помните. Судя по тому, как она держится, детей рожать ей уже поздно, а участвовать в состязаниях по дзюдо на уровне черного пояса — еще нет.