Книга Очарованная вальсом - Барбара Картленд

— Все будет хорошо, я уверена в этом! — воскликнула она с ликованием.

Ричард молча посмотрел на нее, не желая гасить ее радость.

Сани подъехали к дому баронессы. Заспанный слуга открыл дверь, и Ричард помог Ванде подняться по отдраенным песком каменным ступеням. Он собирался попрощаться с Вандой, но она крепко схватила его за руку.

— Пойдем.

Он не мог устоять перед ее умоляющим взглядом и вошел в дом вместе с нею. Слуги суетились, разжигая огонь в маленькой гостиной рядом со столовой, мажордом известил их, что через несколько минут будет готов завтрак.

— Мне нужно сообщить баронессе, что я дома, — сказала Ванда. — Можешь подождать, пока я вернусь?

И вновь Ричард подумал, что не способен отказать ее просьбе.

— Я буду ждать, — ответил он.

Ванда улыбнулась и легко, словно на крыльях, взбежала вверх по лестнице. Ричард приказал принести горячей воды, посмотрел на себя в зеркало и понял, почему Александр рассмеялся, глядя на него. Лицо было черно от сажи, волосы спутались, галстук превратился в грязную мятую тряпицу.

Слуги баронессы Валузен сегодня, пока еще не рассвело, наглядно продемонстрировали, что готовы к любым неожиданностям, поэтому, когда Ричард спустя двадцать минут возвратился в гостиную, он был побрит, умыт, в выстиранном, выглаженном, без единой морщинки галстуке, с перебинтованными ожогами на ногах.

Завтрак был готов, но Ванды не было, однако вскоре появилась и она, как раз в ту минуту, когда Ричард уже подумывал о том, чтобы в одиночку налить себе дымящегося шоколада и заглянуть в одно из покрытых серебряной крышкой блюд с горячими закусками.

Ванда успела сменить вечернее платье на белое муслиновое, вымытые расчесанные рыже-золотые волосы ее свободно падали на плечи, лицо светилось счастьем, ярко блестели на нем огромные голубые глаза.

Она была такой юной, такой свежей, такой почти неземной, что Ричард на минуту забыл обо всех проблемах, забыл обо всем, помня лишь о своей любви. Он раскинул руки, и Ванда легко впорхнула в его объятия.

— Я начал бояться, что ты испарилась, — прошептал он ей в ухо, отодвинув прядь золотых волос. — Думал, не приснилось ли мне все, что было.

— Разве сон бывает таким вкусным? — спросила Ванда, прижимаясь губами к губам Ричарда.

Ричард ощутил во время поцелуя дрожь, но не от страха, а от неожиданно охватившего их обоих, не требовавшего никаких слов восторга. Сам воздух вокруг них был, казалось, пронизан ощущением счастья, радость светилась у них в глазах.

— Скажи мне, что любишь меня! — настойчиво попросил Ричард.

— Я всегда знала, что такой и только такой должна быть любовь, — ответила Ванда.

Ричард взял ее за руки, поднял к своим губам и поцеловал каждый пальчик, а затем… а затем Ванда со смехом подтолкнула его к столу.

— Ты, наверное, проголодался, — сказала она. — Ночь была такой длинной!

Они уселись рядом, и Ричард ел левой рукой, ибо правой обнимал Ванду.

— Баронесса проснулась, — сказала Ванда, когда в столовую вошли слуги. — Я рассказала ей о том, что случилось. После завтрака она хочет видеть тебя.

Ричард попытался заставить себя вспомнить о своем унизительном положении, своей бедности, незавидной репутации, но мог думать только о Ванде, ее теплых пальчиках, сияющих глазах, нежных губах. Он слабо понимал, что именно он сейчас ест и пьет, но знал лишь, что это самый лучший завтрак в его жизни.

Позднее, поднимаясь по лестнице вместе с Вандой к комнате баронессы, он спрашивал себя, где ему найти слова, чтобы объяснить баронессе или Ванде, что любовь между ними с самого начала была предопределена свыше.

На верхней площадке лестницы Ванда приостановилась.

— Не бойся ее, — негромко сказала она. — Я тоже поначалу боялась, но теперь знаю, какая она мягкая и одинокая. Она остра на язык, но это только для того, чтобы никому не вздумалось жалеть ее. Она очень добра ко мне.

— Разве может кто-нибудь относиться к тебе иначе?

Ванда посмотрела в сторону, лицо ее помрачнело.

— Я подвела князя, — сказала она.

— Князя Меттерниха? — уточнил Ричард. — Он не имел права заставлять тебя шпионить.

— Но это на благо Австрии, — поправила его Ванда.

— Да хоть бы ради блага Небес, мне все равно, — огрызнулся Ричард. — Это было возмутительно с его стороны — требовать от тебя согласия на такую подлость.

— Князь был в отчаянии, — слабым голосом отвечала Ванда. — Так он сказал мне. Поскольку меня еще никто не знал в Вене — я только что приехала, — князь решил, что я смогу добиться успеха там, где не удалось ему самому. Это, как ты видишь, была напрасная надежда, и я не смогла помочь князю.

— Хорошенькое дело, — недовольно фыркнул Ричард. — При встрече непременно скажу князю Меттерниху, что я думаю о нем и его махинациях!

— Нет, нет! Я не хочу, чтобы ты враждовал с ним! — поспешно воскликнула Ванда.

Ричард поджал губы.

— Мы отправимся к нему вместе, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты боялась ни этого человека, ни кого-либо другого.

— Я не боюсь его, правда, — ответила Ванда, — но я рада была услышать от тебя, что мы отправимся к князю или еще кому-либо… вместе!

Когда она так говорила, Ричард ничего не мог поделать с собой, кроме как раскрыть ей свои объятия и начать целовать ее, беззвучно повторяя в сердце ее последнее слово: «Вместе… вместе!»

Правда, этот их план был обречен на провал. Князь Меттерних решил воспользоваться наступившим на конгрессе затишьем в переговорах, чтобы взять себе передышку. Он держал свои передвижения в тайне, зная, что известие о его отъезде вызовет бурю протеста у всех австрийцев, включая императора Франца.

Меттерних так долго находился в напряжении, что чувствовал: без этих нескольких дней отдыха он сможет потерять все те немногие преимущества, завоеванные им на конгрессе упорством, решимостью, стойкостью, умением преодолевать любые препятствия.

Впрочем, опустошил князя не только конгресс. Напряженная жизнь продолжалась у Меттерниха с самого начала кампании против Наполеона. День за днем князь проводил в седле, продвигаясь вместе с наступающей армией. Без отдыха, без передышки он включился после похода в переговоры, которые велись в Париже, Лондоне и вот теперь в Вене.

Светская жизнь с ее приемами и балами, раздражение, вызванное упрямством русского императора, интригами коварного Талейрана, борьба с оппозицией других государственных мужей — все это требовало огромных затрат нервной энергии. Кроме того, Меттерниха вновь начал беспокоить его левый, застуженный во время походов глаз. В последнее время князь даже начал сутулиться. Он знал, что если сейчас не отдохнет, то свалится, а больной человек не может ни служить своей стране, ни соответствовать личным амбициям. И даже верная Элеонора ничем не могла ему помочь в эти дни — она сохраняла тактичное невмешательство в его нынешние дела, прекрасно понимая, в чем Меттерних ни минуты не сомневался, что душа и мысли его отданы не только политике, но и новой любви. И был благодарен этой редкостной женщине, хотя, как он знал наверняка, одной благодарности ей было мало, она любила его, но он ничего не мог изменить в их отношениях, равно как и в своей натуре.