Книга Тайные тропы - Георгий Брянцев

Хапов шел впереди, тяжело дыша. Он был в летах и страдал одышкой.

«Подлец... — думал про себя Повелко. — Знал бы он, кто за ним следом идет, наверное, не шел бы так спокойно.»

Сивко ожидал их около избы, сидя на пороге, и пригласил обоих войти. Повелко остановился возле дверей, пропустив в избу Хапова. Он, ожидал команды и был крайне разочарован, когда Сивко угостил сигаретой прораба и закурил сам. Оба мирно уселись за стол. Воздух в комнате уже очистился от табачного дыма, пламя свечи горело ярко.

— Садись, — сказал Сивко, обращаясь к Повелко, — в ногах правды нет.

Повелко уселся за стол.

— Ну, ты думал? — спросил директор Хапова.

Тот бросил косой взгляд на Повелко и как-то неестественно закашлял.

«Начинается», — мелькнуло в голове у Дмитрия.

— Думал, — спокойно ответил Хапов и ожесточенно подул на огонек сигареты.

— Ну?!

— Встретим их в шести километрах отсюда... У Желтых песков... — Хапов опять взглянул на Повелко, — я осмотрел место. Лучше не найдешь. Можно хорошо замаскировать хоть сотню человек...

Повелко не мог ничего понять из беседы и в голову лезли самые противоречивые мысли.

Сивко не вникал в подробности, не задавал вопросов.

— Хорошо, — констатировал он, — тебе виднее. Вопрос будем считать решенным. А ты запомни, — он повернулся к Повелко, — что дело будет на шестом километре от завода. Какое — скажу после...

Повелко кивнул головой, хотя и не понял, о чем идет разговор.

— Теперь насчет озера, — продолжал Сивко. — Сходите вместе с Повелко туда. Он специалист по взрывам. Если электростанцию поднял на воздух, то уж с озером справится...

Дмитрий только теперь все понял и дивился ловкости партизан, которые так искусно законспирировали Хапова. Так искусно, что все считали его предателем, пособником фашистов, в то время как он, оказывается, был своим человеком.

Сивко, ссылаясь на Кривовяза, ставил задачу спустить по сигналу партизан воду из озера. За озером начиналась низина, через которую шла дорога к фронту. Надо было ее затопить.

— Надо быстро подготовить все.

— Есть, — сказал Хапов. — Завтра с утра поедем, если вы свою двуколку дадите...

— Дам. А тебе ясно? — спросил Сивко Дмитрия.

— Ясно, — улыбаясь, ответил Повелко.

Улыбнулся и директор. Он встал из-за стола, подошел к Дмитрию и положил ему руку на плечо.

— Вот и отлично. Больше не будешь спрашивать, «как посмотрит Хапов»?

— Не буду, — ответил Дмитрий.

— Тогда спать, а то уже поздно...

27

Кибиц нервничал. Его раздражала медлительности учеников. Он то и дело прерывал Грязнова или Ожогина и сам садился за телеграфный ключ. Он работал быстро, но сегодня работа не увлекала его. Кибиц думал о чем-то своем, и все, что не относилось к его мыслям, злило, вызывало гнев. Временами он прекращал занятия, подходил к окну и прислушивался. Тогда в комнате становилось тихо и с улицы явственно доносились шаги, голоса людей. Весь день и всю ночь сегодня не умолкал шум — через город проходили немецкие части, проходили поспешно, беспорядочно. Человеческая масса катилась по улицам, и ничто не могло ее остановить. На немцев, живших в городе, это действовало удручающе.

Сухой, замкнутый Кибиц, казалось, понимал, о чем думают в эту минуту его русские ученики, и старался не встречаться с ними взглядом. Может быть, они смеются над ним, над немцем Кибицем, потому, что знают о позорном отступлении, о поражении. Они смеются, смеются русские, которых он ненавидит, нет, не ненавидит, а презирает. Это невыносимо...

Он отходил от окна, снова кричал, требовал, ругался, выискивал неточности в передаче и здесь, за столом, мелочными придирками мстил им за боль, которую причиняло ему сознание того, что он бессилен. Пытался доказать, что он, немец, Кибиц, все-таки умнее их, способнее, выше... Но это не утоляло ненависти, наоборот, спокойный тон Ожогина и Грязнова его раздражал, вызывал в нем приступы ярости.

— Плохо, совсем плохо, — оценивал Кибиц работу учеников, — надо работать вдвое быстрее, втрое быстрее... Вы слишком ленивы.

Друзья молчали и старались не смотреть на преподавателя.

— Если бы моя власть, — брюзжал Кибиц, — я бы заставил вас круглые сутки сидеть за ключом, все двадцать четыре часа...

Было без пятнадцати двенадцать, когда дверь отворилась и на пороге комнаты показался служитель Юргенса. Всегда спокойный, сегодня он казался растерянным и встревоженным.

— Мой господин просит вас пожаловать немедленно к нему.

Кибиц замолк и с недоумением посмотрел на служителя.

— Меня? — переспросил он.

— Да, вас, господин Кибиц, — повторил тихо служитель.

Кибица во внеурочное время Юргенс никогда не вызывал. И вдруг вызов ночью.

Служитель стоял в ожидании, ему, вероятно, было приказано не возвращаться одному.

— Вас ждут, — повторил он и почему-то кашлянул, будто хотел дать понять этим, что надо торопиться, что он не уйдет без Кибица.

Кибиц схватил со стула пиджак и, накинув его на плечи, почти, выбежал из комнаты.

Друзья переглянулись. Они остались одни в квартире Кибица и не знали, что предпринять: ждать или уйти. Ожогин предложил ждать, тем более, что время урока не истекло. Несколько минут они сидели не двигаясь. Однако, это было утомительно. Никита Родионович встал и принялся ходить по комнате. Изредка он останавливался около стола или шкафа, присматривался к разбросанным вещам и радиодеталям — все было хорошо знакомо и, кроме неряшливости хозяина, ни о чем не говорило. Единственное, что заинтересовало Никиту Родионовича, — это этажерка с книгами. Не притрагиваясь к ним, он прочел названия на корешках обложек и убедился, что Кибиц читает только политическую литературу. Тут были томики Гитлера, Геббельса, Шахта... Вынув наобум один из них, Ожогин стал перелистывать его. Почти на каждой странице красовались пометки синим карандашом: подчеркнутые фразы, зигзагообразные линии на полях, вопросы, восклицательные знаки.

— Кибиц размышляет, — улыбнулся Ожогин.

Карандашные пометки были и в других книгах. Среди томиков оказалась толстая, хорошо переплетенная тетрадь, в которой рукой Кибица были сделаны многочисленные записи.

Никита Родионович заинтересовался ими.

На первой странице, кроме даты, ничего не было. Текст начинался со второго листа. Первой оказалась цитата из брошюры Яльмара Шахта:

«Первым шагом Европы должна быть борьба с большевизмом, вторым шагом — эксплоатация естественных богатств России».

Дальше:

«Историю мира творили только меньшинства».