Книга Евангелие от Тимофея - Николай Чадович

– Что это за поручение?

– Ты должен убить Ягана.

– Подумать можно?

– Нет. Если ты не согласишься сейчас же, я найду другого исполнителя. Власть над Вершенью за жизнь одного-единственного подлеца – разве это не выгодный обмен?

– Ладно… я попробую.

Не знаю, у кого было муторней на душе: у меня или у Головастика. Неужели так мучаются все тираны, вынося первый в своей жизни смертный приговор?

Три беды, три свирепых чудовища навалились на Вершень и жадно рвали друг у друга лакомую добычу – души сынов человеческих. Пока самую обильную жатву собирал его величество Мор – раздувшийся, покрытый язвами мертвец. Но к середине Сухотья инициативу обязательно должен был перехватить Голод – обтянутый серой кожей скелет. А все оставшееся достанется Войне – бессмертной старухе с кровавым мечом в руке.

Чем я мог помочь своему народу? У меня не было ни лекарств, ни еды, ни сокровищ, которыми можно откупиться от врага. Ничего, кроме дурацкой книги да рваной телогрейки. Впрочем, никто и не ждал от меня помощи. Тот, кто взобрался на Престол, никому ничего не дает. Его дело брать. Он не менее страшен, чем три предыдущих чудовища. Вместе мы составляем великолепный квартет – четыре всадника Апокалипсиса.

Мой Лучший Друг Головастик, как всегда, явился без доклада. Был он хмур и всклокочен. У него вошло в дурную привычку ежедневно приносить мне плохие новости. Хотя винить его в этом было нельзя. Где их взять – хорошие новости?

– Рассказывай, но покороче. – День только что начался, а я уже чувствовал бесконечную, отупляющую усталость.

– Отступники целиком захватили два занебника и вот-вот должны перебраться на третий.

– Ты отрядил к ним послов?

– Отрядил. Ни один пока не вернулся.

– А как наше войско?

– Бежит. Ты же сам объявил указ об отходе.

– Мор не стихает?

– Кто его знает. Ты ведь распорядился установить этот… как его… тьфу, запамятовал!

– Карантин!

– Вот-вот! Никого, даже гонцов не пропускаем.

– А предохранительные прививки пробовали делать?

– Пробовали. В точности как ты велел. Несколько раз нагревали кровь умерших на огне, а потом помазали этой кровью царапины на телах живых.

– Надеюсь, эти живые были добровольцами?

– Да кто их знает. Сейчас за пару лепешек люди и не на такое согласны.

– Ладно. Каковы результаты?

– Очень хорошие. Это ты верно заметил, что кровь всему причиной. Больше суток никто из помазанных не прожил. А те, которые мазали, целых три дня протянули.

– Прикажи немедленно прекратить…

– Воля твоя. Да ведь желающих много.

– Что слышно о Ягане?

– Как в Прорву канул. Всю Вершень, кажется, перетрясли – и ничего.

– Приятели его где?

– В ямах сидят.

– Проследи, чтобы их вдоволь кормили и не обижали.

– Добрым людям жрать нечего, а ты о злодеях заботишься.

– Вина их не доказана.

– Был бы человек, а вина найдется.

– Чтоб я таких слов от тебя впредь не слышал! Ты же сам от беззакония немало пострадал. Забыл об этом?

– Если я пострадал, пусть и другие страдают.

– Ох, Головастик, ты неисправим. Пойми, пока люди не поверят в справедливость, мы ничего не добьемся. И пример в этом должны подать мы с тобой.

– Справедливость хороша, когда десять лепешек делят на десять человек. А если лепешка всего одна, она обязательно достанется самому сильному.

– С тобой сегодня не договоришься… Лучше посоветуй, как мне быть. За что браться в первую очередь? Откуда нам грозит самая большая опасность?

– Надо непременно отбить Отступников. Еще немного, и они отрежут Ставку от крутопутья.

– Наверное, ты прав. Придется самому заняться этим.

Упреждая коварство Отступников, гвардейская дружина еще в полночь перегородила ветвяк плетеными щитами. Чуть позже сюда же подтянулись несколько наспех доукомплектованных полков из стратегического резерва, созданного по моему прямому указанию три дня назад. Даже эти наиболее боеспособные наши части представляли собой жалкое зрелище. Указ мой, несомненно, дошел до служивых, но возымел прямо противоположное действие: разбежались молодые и проворные, а остались старые и немощные. Исход предстоящего сражения без труда читался на их скорбных физиономиях.

На рассвете мы обошли все свое войско – много времени на это не понадобилось. Впереди шагал я, удрученный, как Наполеон перед Ватерлоо, вслед за мной – хромающий на правую ногу Головастик (ночью его укусило за пятку какое-то ядовитое насекомое) и вновь назначенный главнокомандующий – пятый за последние тридцать дней. В подобных случаях полагается воодушевить войско зажигательными речами, но где, скажите, найти те слова, которые могут воодушевить на битву стадо овец? Кроме того, сегодня я надеялся закончить дело полюбовно. Два приказных, тщательно вызубривших мои мирные предложения, и приданный им в проводники пленный вражеский сотник еще накануне отправились в лагерь Отступников, и сейчас, сквозь легкий туман, в той стороне можно было различить желтое пятно костра – сигнал о готовности начать переговоры.

– Все же пойдешь? – хмуро спросил Головастик.

Я покопался в памяти, отыскивая подходящую к случаю крылатую фразу, и патетически заявил:

– Жребий брошен!

– Обманут они тебя! Попомнишь мое слово – обязательно обманут!

– А ты сам как бы поступил?

– Конечно, обманул бы! Глупо упускать то, что само в руки идет.

– Короче, ждите меня до сумерек. Если до этого времени я не вернусь, а Отступники нападут на вас, отходите к крутопутью.

– Если ты не вернешься, то и не командуй заранее. Сами как-нибудь разберемся.

– А ты, я вижу, и рад.

– Чему радоваться? Без тебя меня в единый миг сожрут. Вон тысяцкие стоят, косятся. Я ведь для них как бельмо на глазу.

– Не бойся. Пока я жив, тебя не тронут. Ты еще сочиняешь песни?

– Да как-то повода не было… Да и времени.

– Повод, считаю, появился. И временем ты располагаешь. Хочу, чтобы к моему возвращению была готова новая песня. Но только не поминальная. Ну все, до встречи.

Провожаемый тысячами взоров, я пересек пустой, добросовестно вытоптанный в предыдущих сражениях участок земли, перелез через остатки колючей изгороди и двинулся на свет костра, то гаснущего, то разгорающегося вдали.

Искусному ремесленнику, стихийному еретику, а впоследствии великому философу Мо-зы приписывается следующее высказывание: «Слепой знает, что кусок угля черный, а кусок мрамора белый. Но если перед ним положить два этих предмета, он не сможет указать, какой из них белый, а какой черный». Я думаю, то же самое касается и нравственных категорий. Практически любому нормальному человеку известно, что нужно следовать добру и противиться злу. Такую предпосылку можно считать бесспорной. Но вот как определить, что есть в данный момент добро, а что – зло? Тут требуется совсем другое зрение – зрение души. В этом смысле почти все мы слепы. В погоне за добром попадаем в тенета зла. Благими намерениями мостим дорогу в ад. Губим любовью, возвышаем ненавистью. Не щадя жизни, отстаиваем собственное рабство. Проклинаем провидцев и славим лжепророков. Гордимся причастностью к сокровищам премудрости и никогда не следуем ее советам.