Книга Серебристый луч надежды - Мэтью Квик

Я плачу, тихонько, чтобы мама не заметила и не расстроилась.

— Мне жаль, Джейк, что ты из-за меня матч пропустил, — наконец удается выдавить из себя, но от этих слов я только еще сильнее плачу и вскоре уже просто рыдаю как ребенок, закрыв лицо руками.

Мама гладит меня по здоровой ноге, но никто ничего не говорит.

Остаток пути мы едем в молчании.

Как она?

Мой день рождения выпадает на пятницу, 29 декабря. Днем мама помогает обернуть ногу в гипсе мусорными пакетами, чтобы я смог принять душ — в первый раз с тех пор, как сломал ногу. Немного стыдно писать о том, что мама вынуждена мне помогать, чтобы я не намочил гипсовую повязку. Она придерживает занавеску для душа, когда я перекидываю здоровую ногу через бортик ванны и встаю, пытаясь не опираться на больную. Мама дает мне мыло и шампунь. Она старается не смотреть на мое обнаженное тело, но, уверен, пару раз бросила взгляд, и от этого как-то не по себе. Я уже несколько дней не тренировался, отчего чувствую себя маленьким и слабым, но мама ничего не говорит про мои одрябшие мышцы, она же добрая женщина.

После душа она помогает мне надеть тренировочные брюки, у которых отрезала одну штанину, чтобы гипс не мешал. Еще я надеваю рубашку на пуговицах из «Гэпа» и новую кожаную куртку. Прыгаю вниз по ступенькам, на костылях выхожу из дому и иду к маминой машине, забираюсь боком на заднее сиденье, укладывая на него травмированную ногу.

Мы приезжаем в Вурхис, я на костылях захожу в кабинет Клиффа, сажусь в черное кресло, опускаю ногу в гипсе на подножку и рассказываю ему все.

— И ты не вставал с постели с самого Рождества? — спрашивает Клифф, когда я заканчиваю.

— Нет.

— И тебе не хочется почитать что-нибудь или посмотреть телевизор?

— Нет.

— И мышцы верхней части тела ты тоже не тренируешь? Штангу не качаешь?

— Нет.

— Чем же ты весь день занимаешься?

— Сплю. Или думаю. Иногда пишу, и еще ко мне Дэнни заходит.

Я уже рассказал своему психотерапевту, как мы с Дэнни снова обрели друг друга, и даже Клифф вынужден был признать, что вся эта история похожа на чудо. Только в ней, пожалуй, и можно увидеть серебряный ободок — хоть что-то хорошее из приключившегося со мной в это ужасное Рождество.

— А что вы с Дэнни делаете, когда он приходит?

— Играем в лудо.

— Лудо?

— Это же любимая игра правителей Индии. Как вы можете не знать?

— Я знаю про лудо. Просто удивлен, что вы с Дэнни играете в настольные игры.

— Почему нет?

Клифф корчит забавную гримаску, но ничего не говорит.

— Дэнни приезжает ко мне аж из Северной Филадельфии. На метро, с пересадкой. И не ленится тащить доску для лудо.

— Это ведь хорошо, что он к тебе приезжает. Должно быть, приятно встречаться со старым другом.

— Жаль, что он все еще не может читать рэп, даже после второй операции, но тетя нашла ему работу, уборщиком в церкви — там у нее еще и детский сад. Он протирает скамейки скипидаром, подметает пол, выносит мусор, пылесосит каждый вечер — все в таком духе. От него теперь пахнет сосновыми иголками, приятный запах. Но Дэнни стал гораздо тише, чем я помню по психушке.

— Ты рассказал Дэнни о том, что сделала Тиффани? — спрашивает Клифф.

— Да.

— А он?

Пожимаю плечами.

— Он тебе ничего не посоветовал?

— Я не просил у него совета.

— Понятно. — Клифф щиплет себя за подбородок — стало быть, сейчас скажет что-то, услышанное от моей матери. — Пэт, я знаю, как ты потерял память. Все знают. — Он делает паузу и смотрит, как я отреагирую. — Думаю, ты тоже все помнишь. Ведь помнишь?

— Нет.

— Хочешь, расскажу, как ты лишился памяти?

— Нет.

— Почему?

Я молчу.

— Я знаю, что доктор Тимберс каждый день рассказывал тебе эту историю, — это входило в процесс лечения. Именно поэтому я никогда не упоминал о ней. Думал, ты сам захочешь поговорить об этом, когда станешь готов, но прошло уже почти пять месяцев, а теперь ты еще и ногу сломал — явно дела не идут на лад. Не могу избавиться от ощущения, что пора нам попробовать другую тактику. То, что Тиффани говорила про завершение, — правда. Не скажу, что она прибегла к достойным методам, но тебе действительно надо примириться со случившимся. Пэт, завершение должно быть найдено.

— Может, мое кино еще не кончилось, — возражаю я.

Мне известно, что создатели фильмов часто обманывают зрителей, подсовывая плохой конец, который на самом деле вовсе и не конец, и едва ты приходишь к мысли, что все закончится бедой, происходит что-нибудь неожиданное — и оп-ля, хеппи-энд. Сейчас, кажется, самое время для чего-нибудь неожиданного, тем более что сегодня у меня день рождения.

— Пэт, твоя жизнь не кино. Жизнь вообще не кино. Ты же болеешь за «Иглз». После стольких сезонов без Суперкубка ты должен понимать, что в реальной жизни плохая концовка не редкость.

— Как вы можете такое говорить! Особенно после того, как «Иглз» победили в четырех матчах подряд и прошли в плей-офф, и это притом, что Макнабб выбыл из строя!

Клифф не отвечает, в его взгляде читается испуг, и я вдруг понимаю, что сорвался на крик. Но остановиться не могу.

— Клифф, с таким негативным отношением все точно закончится плохо! Вы уже совсем как доктор Тимберс! Смотрите, как бы вами целиком не завладел пессимизм!

Долгое время стоит тишина, и на лице Клиффа написана настоящая тревога, которая постепенно передается и мне.

По дороге домой мама говорит, что устраивает ужин в честь моего дня рождения. Будут гости.

— Никки приедет? — спрашиваю.

— Нет, сынок, Никки никогда не приедет, — отзывается мама. — Никогда.

Дома она усаживает меня в гостиной, а сама в это время готовит мясной рулет с картофельным пюре и зеленым горошком и яблочный пирог. Она все говорит и говорит, но я не в настроении поддерживать беседу.

Первыми приезжают Джейк и Кейтлин. Они пытаются развеселить меня, восторженно обсуждая «Иглз», однако у них ничего не выходит.

Когда приходят Ронни с Вероникой, Эмили взбирается мне на колени, и я чувствую себя немного лучше. Кейтлин спрашивает, не хочет ли малышка нарисовать картинку на моей повязке. Та кивает, и тогда мама находит старые фломастеры, и мы все смотрим, как рисует Эмили. Сначала она выводит круг, он получается кривым, но это и неудивительно, ведь гипс не отличается ни гладкостью, ни ровностью. А потом она просто чиркает каракули всевозможных цветов, и мне никак не сообразить, что она замыслила. Наконец, показывая на свое творение, девочка говорит: