Книга Дорога из стекла - Вероника Белл

и не пытайся что-либо сделать сама. Просто доверься мне».

Меня мучают вопросы: где сейчас Шон и как он узнал об убийстве? Я хочу услышать его голос, убедиться, что у него все в порядке.

Набираю нужный номер, но в трубке – лишь короткие гудки. Ах да… Шон наверняка давно избавился от своего телефона, чтобы его не смогли вычислить по геолокации. И что мне делать?

Быстро приведя себя в порядок, я еду в полицию. Шон не хотел, чтобы я ввязывалась в их расследование, считая, что это бесполезно, но я все же попытаюсь исправить свою ошибку. В любом случае я должна отказаться от своих слов и объяснить полиции, что ошиблась. И… сказать Максу о том, что между нами больше ничего не может быть. Да, сейчас не самое подходящее время, но я устала лгать, слушать укоры совести и подавлять настоящие чувства.

Джер Оулдман, увидев меня на пороге полицейского участка, сразу приглашает к себе в кабинет. Войдя, я вижу Макса и еще одного мужчину, на вид лет двадцати семи, насколько я помню, младшего помощника.

– Я отказываюсь от своих слов и хочу забрать свое заявление, – прямо говорю я, не дожидаясь, пока Джер спросит о причине моего прихода.

Отец Макса смотрит на меня с интересом, но без особого удивления.

– Какие обстоятельства заставили тебя так быстро поменять свое мнение? Может быть, Уайт угрожал тебе? – спрашивает он и указывает на кресло напротив. – Присаживайся.

Сиденье оказывается довольно жестким.

– Конечно, нет, – сморщившись, произношу я. – Никто мне не угрожал. В любом случае меня бы это не напугало.

– Да, я знаю, что ты не из робкого десятка, Элизабет, – с убежденностью отвечает Оулдман. – Расскажи обо всем по порядку. Почему теперь ты думаешь иначе? Разве Уайт не угрожал тебе, не пытался убить?

– Нет, – произношу я негромко. – Я в этом абсолютно уверена.

– А мы не уверены, девушка, и даже убеждены в обратном, – самодовольно произносит младший помощник.

Я рассказываю обо всем, что узнала за это время, опровергая доказательства виновности Шона, умалчивая лишь о нашей встрече, смотрю на Макса, затем на его отца и не вижу в их глазах ни одной искры понимания. Все трое, сидящие в комнате, смотрят на меня, словно на пациентку психиатрической больницы, утверждающую, что рыбы умеют летать.

– Ты можешь отказаться от своих слов, Элизабет, если так хочешь, у нас и без них много фактов, указывающих на виновность Уайта.

– Каких? – спрашиваю я хриплым голосом.

– Я не понимаю, почему ты защищаешь его, Лиз, – произносит Макс. – Ты ведь ненавидела его.

– Вы сказали, есть доказательства, – обращаюсь я к старшему Оулдману, игнорируя его сына. – Назовите мне их.

– Экспертиза показала, что почерк на предсмертной записке не принадлежит Еве.

– Конечно, не принадлежит, она ведь ее не писала, – произношу я. – Из этого следует лишь то, что ее убили.

– У Шона нет алиби и есть мотив: устранить свидетеля.

– Я же вам рассказала: Ева никакой не свидетель. Я видела вырванную страницу.

– И где ты ее нашла? – спрашивает Макс.

– Это неважно, – произношу я, отводя взгляд.

Я не должна говорить о том, что виделась с Шоном, так же как и о том, что он на самом деле рассказал Еве в тот день. Но без этих фактов мои слова не имеют никакого смысла…

– Покажи эту страницу, – говорит Оулдман.

– У меня ее нет.

Шон был прав. Теперь я выгляжу идиоткой.

– Перестань защищать его, Лиз! Этой ночью он убил Эвана…

– Шон не делал этого! – резко встав с кресла, произношу я, пристально смотря на Макса, а затем на его отца, который слушает меня с невозмутимым видом и явно не воспринимает мои слова всерьез. – На этот раз у него есть алиби. Записывайте. Я могу его подтвердить.

В комнате наступает молчание. Макс смотрит на меня широко распахнутыми глазами, Оулдман замирает, не находя нужных слов, а его помощник глуповато улыбается.

Я понимаю, что сейчас будет происходить, но ничуть не жалею о том, что сказала.

– Значит, ты прикрывала у себя в доме преступника? – спрашивает Оулдман стальным голосом.

– Нет. Я не прикрывала преступника. Я впустила к себе брата лучшей подруги.

– Не притворяйся дурой, Элизабет. Я могу арестовать тебя прямо сейчас.

– Папа! – Макс кидает на отца неодобрительный взгляд.

– Ладно. Допустим, он ночевал у тебя в доме. Но он ведь мог уйти и совершить убийство после того, как ты заснула.

– Не мог. Я не спала, – отвечаю я, чувствуя на себе пристальный взгляд Макса.

– Наверное, у вас с Шоном Уайтом была очень интересная тема для разговора, – ехидно произносит помощник, но, встречаясь со мной взглядом, замолкает.

– А это уже мое дело и вас никак не касается, – резко отвечаю я.

Оулдман дает мне бумагу и просит написать то, о чем я только что рассказала. Сделав это, я расписываюсь, прощаюсь со всеми присутствующими и выхожу из кабинета.

– Элиз! – слышу голос Макса, садясь в машину.

Он подходит ко мне и наклоняется к открытому окну водительской двери.

– Не хочешь мне ничего сказать? – спрашивает он.

– Хочу, – вздохнув, произношу я. – Макс… между нами ничего больше не может быть. Прости.

Мне больно смотреть на то, как меняется его взгляд. Он явно ожидал услышать совсем другое. Теперь я для него – предатель.

– Значит… ты… Да ты просто влюбленная дура! Он тебя использует! А потом выбросит, как надоевшую игрушку. Он терпеть тебя не может с детства. Он – убийца, слышишь?!

Я жму на газ, не желая слушать эти слова. Да, Макс много чего для меня сделал: подарил любовь и тепло. Но сейчас я вижу обратную сторону монеты. Я не могу ничего сделать со своими чувствами и не хочу никому лгать, поэтому говорю правду, хоть она и делает больно Максу. А он… он намеренно пытается причинить боль мне, даже не пытаясь понять.

Я останавливаю машину возле Центрального парка. Тренировка еще не скоро, а в пустой дом возвращаться совсем не хочется.

За все эти годы мне стала родной ночная природа этого места, а дневной свет и толпы прохожих здесь – совершенно чужды. Мы лишь изредка гуляли здесь с Евой. Когда я думаю об этом, становится грустно. Землю освещают яркие солнечные лучи, а внутри меня – пустота и холод.

И все-таки… какую роль во всей этой истории играет записка с угрозой? Кто ее мог подбросить и как? Она появилась там после того, как ушли ребята. Окна были закрыты, посторонний не мог войти в дом незамеченным. Или мог, когда все вышли из