Книга Чужие ордена - Анатолий Филиппович Полянский

она говорит? Он же все бумаги той поры, что имелись, прошерстил! И все безуспешно!.. Да, что об этом зря толковать? Только воду в ступе толочь…

Он ничего не стал больше говорить Ирине о Панарине. Быстренько перевел разговор на другое: поинтересовался внуками, их успехами. Расспросил о делах знакомых ему французов. Бывая в Париже, Перегудов со многими местными деятелями имел дело и даже завел среди них друзей. Они помогали ему печатать книги в парижских издательствах. Ирины была, разумеется, их переводчицей.

Разговор, как всегда, закончился приглашением приехать во Францию. Чтобы он мог побыть там в родной среде, отдохнуть и забыть свои горести хоть в какой-то мере.

Не успел Перегудов, поблагодарив дочь за приглашение, повесить трубку, как раздался новый пронзительный звонок. Знал бы Антон, что он окажется таким трагическим, не стал бы отвечать, наверное. Нет, пожалуй, не взять трубку все-таки не смог бы: звонок показался прямо-таки оглушительным!

– Это ты, Антоша? – спросил его рыдающий голос, по которому он не сразу узнал говорившего, точнее – говорившую. Но поскольку Антошей его звали очень немногие, то Перегудов быстро догадался, что обращается к нему жена Панарина.

– Что случилось, Евгения Петровна? – спросил он растерянно, уже предчувствуя беду (сердце сжалось). – Что-нибудь с Ваней?

– Умер он, Антоша! Совсем умер…

– Как же так – сразу? – еще больше растерялся Перегудов. Ощущение было такое, что он прыгнул в глубокую темную яму. Стало жарко до невыносимости, и было трудно дышать. – Он что, застрелился? – ляпнул Антон первое, что пришло в голову (знал, что у Ивана был пистолет, еще с войны).

– Нет! Нет! – испуганно воскликнула Евдокия Петровна. Видно, мысль о самоубийстве мужа ее пугала. – Инфаркт, говорят…

Все стало понятным. Сердечко, значит, не выдержало. При таком стрессе сие немудрено.

Антон медленно опустился на стул. Ноги стали ватными, а самого его внезапно обдало каким-то диким холодом, словно окунули в наполненную ледяной водой бочку.

Нет больше Вани!.. А мог бы еще много лет прожить… Крепкий же был мужик!.. Не дали, гады! Расстрелял бы их, сволочей! Знать бы, кто это? Но он найдет их! Непременно найдет! Чего бы это ему не стоило!

Глава 11

Хоронили Панарина на немецком кладбище, зовущемся ныне почему-то Введенским (Антон не знал, кто и зачем его переименовал). Когда-то, при Петре I, здесь упокаивались навечно его друзья из Немецкой слободы. Так что годков погосту уже многовато насчиталось – полных три века с тех пор прошло. Мест там для нового погребения формально, конечно, не было – кладбище давно считалось закрытым. Пришлось побегать, подсуетиться, сунуть кое-кому «на лапу». И хорошее местечко, недалеко от входа, понятно, нашлось.

Траурная церемония прощания, обычно, когда умирал известный писатель, проводилась в Центральном доме литераторов, но на сей раз выставить там гроб Ивана отказались. И это, несмотря на все хлопоты. Перегудов с Шайкиным буквально вцепились в Московского «секретута», требуя, чтобы почетный ритуал был осуществлен, терзали его почти полдня, и ничего сделать не сумели.

– Братцы, не могу! – взмолился он, беспомощно разводя руками. – Понимаю вас! И рад бы дать такую команду! Но указание сверху…

Прощались с Панариным (по-нынешнему – отпевали) в маленькой церквушке больнички, где он умер. Народу было негусто. Многие из тех, кто прекрасно знал его по жизни, не пришли. «Подонки», – равнодушно подумал Перегудов.

Писательская среда только с виду выглядит чинной и благородной. Да, есть в ней и достойные преклонения люди, есть! – кто отрицает. Их предостаточно! Но немало и подонков. Они лишь с виду благообразны и чинны, а на самом деле полны лжи и предательства, упорно борются за место под солнцем, то бишь за издание своих слабых, а порой и вовсе никуда не годных книг, лишь бы получить гонорар. А парторганизация была тогда кнутом, которого многие боялись. Вот и приходилось Ване принимать на себя все удары от скандалов, что случались в писательской среде, – примирять враждующие стороны, находить соломоново решение в порой очень запутанных дрязгах.

Не хотел Антон оказаться в шкуре друга, хотя тот не раз намекал, что пора Перегудову становиться на место секретаря, сам, мол, он уже стар для такой деликатной работы. Антон, естественно, отнекивался, в душе приходя в ужас от такой перспективы. Он бы не смог быть таким принципиально-требовательным, как Иван. Слишком много доброты накопилось в его сердце, какая-либо жесткость, настойчивость отсутствовали в нем начисто…

Когда комья земли застучали по крышке опущенного в могилу гроба, внутри Антона будто что-то оборвалось. Словно вместе с другом туда – вниз – ушла часть души, а вместо нее появилась холодная пустота. Ни вытолкнуть, ни забыть ее невозможно. Состояние было даже хуже, чем при похоронах Жени. Наверное, потому что это случилось во второй раз. Времени с той мрачной поры прошло ведь очень мало. И чувства наверняка обострились…

Пока засыпали могилу, Антон стоял и думал. Сколько же сил, да и здоровья отдал Ваня людям! Написал десятка два книг, хватающих за душу. За ними всегда охотились и зачитывали до дыр. В качестве литературного записчика создал отличные мемуары Андрею Ивановичу Еременко, одному из прославленных полководцев минувшей войны. Сам был на фронте. Геройски воевал, о чем свидетельствуют его боевые награды. Вел большую и частенько неблагодарную общественную работу. Вывел в свет немало желторотых литераторов – таким и сам Антон был в свое время. Так за что же ему был уготован такой горестный конец?!

Перегудов окинул взглядом небольшую кучку людей, стоящих вокруг могилы. С горечью отметил, что их, пришедших попрощаться с ушедшим из жизни писателем-фронтовиком, до обидного мало. Вокруг стоят только те, кто остался верен Ивану до конца, несмотря на обрушившийся на него поток клеветы и грязи. А ведь многие, прежде считавшие себя друзьями и сторонниками Панарина, моментально отшатнулись от него, едва познакомившись с публикацией Хунштина. Так быстро принять отвратительную ложь?!. Нет, для этого надо быть самому таким по натуре…

Наверное, в тот самый печальный момент, когда забрасывали землей могилу Панарина, и родилась у Антона мысль написать книгу о старом друге. Наверное, мысль эта давно зрела, но только теперь оформилась окончательно. Надо… надо рассказать народу о жизни этого замечательного человека, проливавшего кровь за родную землю, страстно любившего людей и отдавшего им все, что имел. Поведать о том, как оболгали его. Это нестерпимо, но тоже нужно. Вот только конец! Конец еще надо найти… Но Антон был уверен, как никогда, что обязательно отыщет правду…

Выходили с кладбища молча, подавленные, небольшими группками. Впечатление такое, будто шли незнакомые люди, а не члены единой литературной братии…

Правда,