Книга Легенда преступного мира - Николай Иванович Леонов

отполированым, на крышке красовалась выжженная стилизованная литера «Д@». Внутри, в гнезде из древесной стружки, покоилась «штукенция» – продолговатая ключница из кожи цвета густого красного вина. С первого взгляда видно, что сделано не в Китае, сработано на совесть, с исключительным изяществом. Благородно мерцали металлические детали, цепочка и клепки, точь-в-точь состаренное серебро. Но самое главное – это рисунок на ключнице, чуть выступающий над поверхностью. Крест, роза и готическая надпись: Der Mutter die mich nie geboren, рисунок черно-белый, несмотря на отсутствие цветов, выглядел объемным, мастерски исполнен короткими, нервными штрихами, как на полотнах Ван Гога.

Станислав, повертев вещицу в руках, протянул:

– Красивая вещь. Мне бы такую на день угро. Если вот сюда монеток натолкать, то кистень получится.

– Не знаю, что там у тебя получится, – ворчливо заметил Орлов, постукивая карандашом, – и подарок не тебе. Один уважаемый человек уже получил эту вещь на День юриста, после чего угодил прямиком в реанимацию.

– Растрогался, – предположил Крячко. – Или вещь отравлена?

Гуров взял у коллеги вещицу, повертел, осмотрел со всех сторон, потянул носом:

– Ну что, интересно. В основе-то кожа толстая, судя по рыхлой и грубой структуре, скорее всего, крупный рогатый скот, бык.

– А картинка?

– А картинка на накладке, кожа накладки другая по фактуре, тонкая, и оттенок отличается. Красиво, но быстро вытрется. Жалко.

Генерал усмехнулся:

– Не вытрется. Набито на совесть.

– Да, странно, это не рисунок на поверхности и не тиснение. – Гуров постучал пальцем по надписи. – А что сия надпись значит?

– Я в последнее время по-немецки не говорю, – посетовал Крячко. – Возможно, вот Вера знает.

Верочка, которая стояла рядом с генералом, держа папки с документами и стакан чая, немедленно отозвалась:

– Разумеется, знаю. Еще бы не знать. «Матери, которая меня не родила».

Крячко поперхнулся.

– Ничего себе, пошутил.

– Верочка, ты, оказывается, полиглот, – с уважением заметил Лев Иванович.

Вера сморщила носик:

– Да бросьте. Ерунда. Младший племянник замаял своим «Раммштайном», к тому же учит немецкий. Вот кое-что и запомнила.

– Вот оно что…

Орлов, хмыкнув, быстро проставил подписи на документах и отправил Верочку обратно в приемную. Подождав, пока секретарь плотно прикроет за собой дверь, Лев Иванович продолжил:

– Ну, хорошо. Пока не понимаю, чем такой милый, пусть и непрактичный, подарок может привести в реанимацию, тем более отца, а не мать.

– И что за архиважное дело нам с вами следовало обсудить? – осведомился Крячко.

Генерал потер лицо, собираясь с мыслями.

– Да вот, собственно, по поводу этой ключницы. Ситуация, знаете ли, складывается некрасивая и скользкая… – Он замолчал.

Стремясь ускорить мыслительный процесс генерала, Крячко задал наводящий вопрос:

– Ситуация со Счастливым? С паном Ректором?

Генерал дернул бровями:

– В общем, да, с ним. Вы же у него оба учились?

– Я так и знал, – сокрушенно произнес Станислав.

– И я, – вставил Гуров.

– Недаром всю ночь библиотека снилась.

– Какая библиотека, что ты городишь? – недовольно спросил Орлов.

– Большая. В основном книги Достоевского, и особенно «Бесы».

– Ладно вам. Не надо нагнетать обстановку. Вот вы передо мной, здоровые, румяные, с высшим образованием и в чинах, а ваш наставник…

Станислав открыл было рот, но генерал сделал знак, и возражений не последовало.

– В любом случае ситуация такова: третьего декабря, получив эту вещицу в подарок, пан Ректор загремел в реанимацию. В настоящее время Олег Емельянович пребывает в кардиоцентре, в Бакулевке. Его откачали и перевели из реанимации в палату. Состояние пусть и стабильное, но тяжелое. Так вот, он очень просит вас, цитирую: «дорогих мальчиков», навестить его.

Станислав с надеждой осведомился:

– Нельзя ли в письменной форме передать, что мы ему все прощаем? И другие тоже, уверен. Мы, правоведы, народ великодушный.

– Я подписываюсь, – поддержал Лев Иванович.

Генерал с укоризной напомнил:

– Слушайте, не за горами Новый год, Рождество, полагается раздавать подарки, излучать радость и свет. Съездите, сделайте доброе дело, чтобы на старости лет совесть не заела.

– Кого? – требовательно спросил Крячко.

– Вас. Ну и меня. И потом, не забывайте: Олег Емельянович не абы кто, а руководство одного из ведущих вузов страны. Выпустил не одно поколение правоведов, готовит кадры и для нас, причем в основном. И насчет диссертаций тоже, того…

– Есть, – кивнул Гуров. – Штукенцию можно взять или лучше сфотографировать?

– Да, забирайте.

Уже на пороге Станислав уточнил насчет пальчиков, не нашлись ли на коробочке.

– Ничего особенного. Отпечатков пальцев взрослых нет, возможно стерты, только какой-то ребятенок залапал. Наверное, домой работенку эксперты таскали, неряхи.

Глава 3

Чтобы не стоять в пробках и не тратить зря время, поехали на метро, и всю дорогу до Бакулевки Крячко предавался недостойному занятию, то есть вспоминал старые обиды:

– Вот умеет генерал уговаривать. «Сделайте доброе дело», «совесть, ум, честь». Сказал бы прямо: не поедете – пан Ректор назло с того света вернется сожрать наших студентиков. А заодно и соискателей запорет.

– Ясное дело, – согласился Лев Иванович.

– Сколько раз тебя этот аспид на переэкзаменовку отправлял?

– Да был казус. Как только пан Ректор из вашего института к нам в универ перешел, он был очень зол. Он прямо сказал, что «пятерки» таким, как я, не ставит. Чем я ему не потрафил – не ведаю. Я пересдал, правда, уже после того, как он вернулся к вам.

– Во, а на нас он ездил, как панночка на Хоме Бруте, – угрюмо сообщил Крячко. – По-подленькому. Сам понимаешь – вечернее отделение, да еще если уже на следствии трудишься, ну какие тут семинары-лекции? Нет-нет да пропустишь что-то и не особо паришься по этому поводу. Ведь повсюду только и разговоров: юные специалисты, вечерники-практики – это наше все. Ну а как до дела доходит, что ты! Меня он чуть не вышиб за прогулы, только представь себе. А как-то раз еще и за опоздание.

– Какое опоздание? – недоуменно спросил Гуров. – Он что, ночевал в академии? У тебя ж занятия начинались…

– Ну да, вечером, в семь тридцать. А вот слушай. Попросили меня заскочить в академию, за заключением экспертизы, около десяти я туда прихожу, чтобы удостоверением не светить, показываю студенческий… а этот гад стоит на проходной, отбирает у меня билет и картавит: мол, вы исключены, документы получите у секретаря. Опаздывать не надо, молодой человек! Если бы не Лиля… Ивановна…

– Кто-кто? – машинально переспросил Гуров.

– Ну, неважно, – отмахнулся тот, – я бы его порешил бы прямо в рабочем кабинете.

Льву Ивановичу постепенно становился ясным источник нежной ненависти, которую его друг испытывал к уже дряхлому, но некогда весьма деятельному преподавателю с оригинальным взглядом на методы обучения. Станислав же продолжил изливать израненную в студенческие годы душу:

– Еще у него была страсть