Книга «Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге - Владимир Ильич Порудоминский

«Милосердия» мог и призадуматься.

Во всяком случае, что-то заинтересовало Толстого в Ге. Когда художник раскрыл смысл своего приезда, Лев Николаевич «изъял» его из общества и повел в кабинет.

Он хотел говорить с ним наедине. У домашних сложилось впечатление, что они с первых же слов поняли друг друга и заговорили на одном языке.

Татьяна Львовна пришла с катка; прямо с коньками в руках направилась к отцу. Кто-то шепнул ей, что там Ге. Она все равно вошла. Лев Николаевич представил ее. Ге предложил:

– Хотите я ее напишу?

Лев Николаевич засмеялся:

– Уж лучше жену.

Татьяна Львовна расстроилась – ей хотелось, чтобы «сам» Ге сделал ее портрет. Она не пошла в гостиную, где мать принимала Анну Петровну. Николай Николаевич заговорил с ней. Татьяна Львовна сразу почувствовала к нему доверие. Утешилась.

Между Львом Николаевичем и Ге возобновилась беседа. Татьяна Львовна удивилась, что за какие-нибудь полчаса-час отец так коротко сошелся с гостем.

Но Ге уже не терпелось начать портрет Софьи Андреевны. Он уже очень ее любил, как любил всех обитателей этого дома, показавшегося ему островком душевного спокойствия и гармонии.

Портрет для Ге часто был как бы материальным воплощением любви к человеку. Стасов вспоминает, как Ге вдруг предлагал полюбившимся ему малознакомым людям: «Давайте напишу ваш портрет». Некоторым это льстило, иные шарахались. Так же как от его неожиданных поцелуев. Стасов говорит, что многие портреты не удались – внезапно вспыхнувшей любви еще мало.

Ге начал писать Софью Андреевну в первые же дни после своего приезда в Москву. Возможно, что и в первый день, но сомнительно. Вообще первый визит с холстом и красками сомнителен. Похоже, тут Ге опять уплотняет события. Так он мог прийти, если бы решил написать самого Толстого.

Писал он Софью Андреевну довольно долго. Это в «Записках» – просто и быстро: «Я написал».

Он работал над портретом не меньше десяти дней. Софья Андреевна сообщает сестре:

«Теперь знаменитый художник Ге… пишет мой портрет масляными красками и очень хорошо… Вот я сижу уже неделю и меня изображают с открытым ртом, в черном бархатном лифе, на лифе кружева мои d’Alencon, просто, в волосах, очень строгий и красивый стиль портрета».

Но портрет шел вовсе не «очень хорошо», а прямо-таки мучительно. Домашние Толстого удивлялись странной манере Ге спрашивать у всех совета. Он то и дело обращался к Анне Петровне:

– А ну-ка, Анечка, поди-ка посмотри, что тут не так.

И безропотно исправлял по ее указаниям.

Старший сын Толстого, Сергей Львович, тоже без конца делал замечания. Ге и его покорно выслушивал. Смешно кричал: «Варвар! Злодей!» – но переделывал.

Много лет спустя, в «Воспоминаниях», Софья Андреевна ругала портрет, ругала за то, за что прежде хвалила. «Вытянутая фигура в бархатном черном лифе, не существующая в натуре очень длинная талия и какие-то вытаращенные глаза. Сходство было так мало, что знакомые не узнавали меня и спрашивали: кто это?» Софья Андреевна, наверно, забыла про давнишнее письмо к сестре.

Но тогда, в марте 1882 года, один только человек знал, что портрет «очень плох», – сам Ге. И спрашивал у всех совета он не случайно. Он хотел сказать на холсте не про черный бархат и не про кружева d’Alencon, но, когда писал то, что видел, не выговаривалось то, что он хотел сказать. Он думал, что чего-то не видит, и хотел увидеть Софью Андреевну чужими глазами. Домашние Толстого удивлялись безропотной покорности художника. Сергей Львович решительно говорил: «Мать точно аршин проглотила», «Слишком молода». Ге переделывал.

Через десять лет человек, которому Ге бесконечно верил, Лев Николаевич, посоветует художнику изменить лицо Христа в картине «Повинен смерти. Суд синедриона». Ге откажется.

Совершенно измучившись, Ге все-таки закончил портрет Софьи Андреевны. А на другое утро еще больше удивил Толстых: пришел и уничтожил готовый портрет.

– Это ни на что не похоже, – объяснил он. – Сидит барыня в бархатном платье, и только и видно, что у нее сорок тысяч в кармане. А надо написать женщину, мать.

Кротко улыбнулся, блеснули добрые глаза.

– Я всю ночь не спал из-за этого портрета. Только и успокоился, когда решил, что уничтожу.

Софье Андреевне жаль было портрета. Если бы он он не нравился, вряд ли она попросила бы Ге написать портрет Льва Николаевича. Это испытание потруднее. А она попросила.

Софья Андреевна очень ждала и нового своего портрета. Ге ее написал, как задумал: мать с годовалой дочкой на руках. Портрет сохранился. Софья Андреевна в «Воспоминаниях» его тоже ругает: «Как раз умер маленький Алеша, и я вся в слезах, расстроенная, должна была позировать…»

Значит, очень хотела иметь портрет.

Когда Ге писал портрет матери Костомарова, он часто навещал ее в отсутствие Николая Ивановича, подолгу с ней беседовал. Бегал даже на кухню – смотреть, как старушка бранится с прислугой-чухонкой. «Это не лишний материал для художника».

С Софьей Андреевной он встречался двенадцать лет, но материала на портрет так и не хватило.

В марте 1882 года Ге каждый день приходил к Толстым, и главное было для него, конечно, не работа над портретом. «Я стал его другом», – решительно пишет Ге в своих набросках. Но сделан лишь первый шаг. Ге и Толстой только радостно нашли друг друга. До следующей встречи еще два года. Они почти не переписываются. От семьи Толстых на хутор пишет Софья Андреевна. Ге живет ожиданием этой следующей встречи. К приятному и сдержанному письму Анны Петровны: «Сердечно радует меня надежда скорого свидания с вами. Наша встреча осталась для меня самым светлым воспоминанием в нашей отшельнической жизни последних лет»– он приписывает страстными каракулями: «Я не сомневался, что получу от Вас письмо и такое – мне даже снилось в этот день, что я видел Вас всех. Не сомневался потому, что искренно Вас всех люблю. Я непременно буду в Москве – Вы сами видите, как было бы мне горько, быть в Москве и не видеть Вас всех, да еще не видеть дорогого Льва Николаевича».

Облик необъятного мира

Он увидел дорогого Льва Николаевича в первых числах января 1884 года. Он приехал в Москву, чтобы «исполнить обет» – написать портрет Толстого. Софья Андреевна тоже об этом просила, но главное был его обет. Он уже не мог обойтись без этого портрета. Софья Андреевна в январе сообщает сестре несколько разочарованно: «Приехал в Москву живописец Ге, пишет сам для себя портрет Левочки…»

В конце февраля Ге отправил портрет на передвижную выставку, но в декабре, когда выставка добралась до Киева, взял обратно, увез