Книга Тарлан - Тагай Мурад

и медлит, то просто забыл, наверное. Я еще раз ему напомнить должен. Скажу: «Угодник Божий, как там насчет сыночка нашего? Мы уже, скажу, все глаза проглядели…» Спросишь, когда это скажу ему? Знаешь, не знаешь, а святой Хызр человеку трижды встречается. Мне уже два раза встречался. Значит, еще одна встреча должна быть. Тогда, бабушка, и скажу. Просто уверен, он тотчас извинится и все, что обещал, выполнит…

– Да будет так, дедушка, да будет так…

4

Снега не раз пройти успели.

Снега стекли ручьями.

– Я вот что тебе, бабушка, скажу… Раз Создатель сказал: «Дам», то уж двумя руками даст… Даже спрашивать нас не станет. «На, раб мой, возьми», – скажет. Вот увидишь, бабушка…

– Да будет так, дедушка, да будет так…

5

Самый разгар лета.

Солнце – пых-пых – так и пышет.

Солнце мир жарит-поджаривает.

Вода под солнцем бурлит-вскипает.

В такие дни месяц рамазан наступает.

Не знает народ, держать уразу, не держать уразу. Держишь уразу, так, говорят, день не дышишь, день глаз не откроешь. А если не держишь, говорят, нет, для верующих долг это и обязанность.

Отец наш с матушкой долго не сидели, не думали. Даже если бы не солнце так пекло, а огонь обычный, стали бы уразу держать.

Перед людьми должниками себя почитали, виновными себя среди соплеменников почитали.

К тому же отец наш на Лайлат уль-Кадр[81] надежду возлагал…

6

Было это, сказывают, по нынешнему исчислению в шестьсот десятом году. Стоял месяц священный рамазан.

Был среди ангелов у Всевышнего один по имени Джабраил. Призвал его к себе Всевышний, чтобы тот к Мухаммаду, пророку его, откровение доставил.

Дело это, когда он наизусть все аяты священного Корана читать начал, в первую ночь было.

Так Всевышний то одно, то другое откровение пророку нашему Мухаммаду и ниспослал.

До шестьсот тридцать второго года, по нынешнему исчислению, продолжалось это.

Так, сказывают, весь Коран и возник!

Рамазан же месяц священным считаться стал.

Раз такая священная и почитаемая книга в нем создаваться стала, то и месяц, стало быть, священный!

По этой самой причине правоверные держат в рамазан уразу.

В лунном календаре для пророка своего Вседержитель ночь ту, Лайлат уль-Кадр, сотворил.

«Лайл» значит ночь. «Кадр» – предопределение.

В лунном календаре Лайлат уль-Кадр Ночью предопределения зовется.

Теперь люди год по времени обращения Земли вокруг Солнца считают. Потому каждый последующий год по сравнению с прежним на десять где-то дней раньше настает.

Был рамазан в лунном календаре девятым месяцем.

Стало быть, Лайлат уль-Кадр каждый год на одно и то же время не приходится. В разные ночи настает. В конце рамазана на нечетные дни выпадает. Часто на семнадцатое, девятнадцатое, двадцать первое и двадцать третье приходится. Но чаще всего на двадцать седьмую ночь рамазана.

В ночь Лайлат уль-Кадр, что бы правоверные ни загадали, все сбывается. Все мечты заветные, все желания…

7

Отец-то наш с матушкой, что Лайлат уль-Кадр… великий человек был такой, вот что думали!

– Этот Лайлат уль-Кадр, он, бабушка, не ко всем рабам Божьим приходит, – говорит отец наш. – Только к тем, кого полюбит. Кто уразу по всем правилам держал, только к тем пожалует.

Отец наш держал уразу, считая дни рамазана.

Каждую ночь начеку был.

Каждую ночь во все глаза глядел. Ни одну ночь глаз не сомкнул.

Сам в постели, а душой снаружи. Ухо навострит, слушает.

Чтобы Лайлат уль-Кадр не вспугнуть, даже кашлянуть боится. Разговаривает только шепотом. Чтоб ни одного резкого звука не вышло.

Двери и окна всю ночь широко-широко открытыми держит…

Подошел к концу рамазан.

Разрешаются правоверные от уразы.

Хаит настал.

Матушка умылась-причесалась, прихорашиваться стала. В хаитный наряд облачилась.

На кладбище направилась.

К отцу-матери пришла, светильник на могиле устраивать стала. Из ваты фитилек скатала, в масло льняное обмакнула, лучинку обмотала. В могилу воткнула[82]. Спичкой чиркнула, фитилек зажгла.

Горит фитилек – лип-лип – мерцает.

Глядит матушка на огонек мерцающий.

Мать свою покойную поминает, отца покойного своего.

Поминает-поминает, слезу утирает.

По пути с кладбища вдов-сироток приветствует, нуждающихся женщин приветствует:

– Чтоб Хаит вам поклонился!

Каждой по рублю… по рублю на Хаит протягивает.

Отец наш в чистые одежды облачился. На предстоящее гулянье на берег пруда направляется.

По пути богобоязненных людей приветствует, вдовцов-сирот приветствует:

– Чтоб Хаит вам поклонился!

Каждому по рублю… по рублю на Хаит в руки кладет. Вдовцы-сироты отца нашего благословляют.

На остановках нуждающимся по два-три рубля на Хаит дает.

Нуждающиеся отца нашего благословляют.

На берегу пруда толпу детишек видит. Детвора в кружок вокруг продавцов нишалды сбилась. Денег нет, а нишалдой полакомиться хочется.

Отец наш каждому нишалды покупает.

Зачавкали-зачмокали дети нишалдой, на отца нашего глазенками своими глядят.

Отца нашего благословляют.

Соседей-знакомых, кого по пути встретил, всех с Хаитом поздравил.

– Если Лайлат уль-Кадр скажет: «Приду», то в рамазан уж точно придет, бабушка… – отец матушке нашей говорит.

– Да будет так, дедушка, да будет так…

8

Стала матушка наша полнеть-разбухать.

На щеках тут и там веснушки высыпали.

– Аймомо наша, никак, затяжелела, чтоб не сглазить.

– Дошли до Бога сетования ее, под вечер жизни дитя ей решил дать.

– С дитем ей вечер в утро обратиться.

– Главное, чтоб жива-здорова была…

Так все, кто матушку видел, теперь говорили!

По правде… не так всё было!

Если женщина о бесплодии своем непрестанно печалится… если всем сердцем своим дитя ожидает… тогда, бывает, начинает вдруг полнеть она, точь-в-точь как на сносях! Такой вот он, дух женский, такое вот оно, тело женское, такое вот оно, сердце женское!

9

Все внутри матушки нашей от печали болит. Только никому не говорит о том, в себе держит.

Посидела-посидела, к соседке Рабие пошла.

Соседка на айване с младенцем своим играет, вверх подбрасывает. Тот пищит, хохочет.

Попалась матушке на глаза девчушка, к тандыру сухие навозные лепешки несет[83]. Вот та самая плакса, вон как выросла! Красавица растет!

Поглазела-поглазела матушка на девчушку, про себя сказала:

«Тогда не заплакала бы, узнала бы я имя своей дочери…»

Уложила соседушка младенца в бешик. Говорит, детскому голосу подражая:

– Тетя Аймомо, покачай меня, мамочка пока пойдет хлеб в печь поставит… Вырасту, и твоей дочки колыбель покачаю…

– Да будет так… – матушка отвечает наша.

Пошла соседка с тандыром возиться.

Матушка бешик качает.

Младенец на матушку глядит-глядит, улыбается.

И матушка ему улыбается:

– А, ты уже и смеяться умеешь? – Голову наклонила. – Ну, давай посмеемся!

Младенец своими ручонками к тумару, на лбу у матушки висящему, потянулся и давай хохотать. А у самого во рту ни зубика!