Книга Час отплытия - Мануэл Феррейра

выжидающе глядит на меня. Наконец я говорю: «Его убили». — «Как убили?!»

«Подумать только, такая пропасть еды, а ведь уже четыре часа утра», — сказал Пидрин.

Рабле: «Требухи, сами понимаете, получилось предостаточно, да еще такой вкусной, что все ели и пальчики облизывали. Но вот в чем закорючка: ее нельзя долго хранить, она начала портиться, а уж это на что же хуже! Ну и решили все сразу слопать, чтобы ничего зря не пропадало»[26].

Пидрин: «Пирушка продолжалась и на следующий день. Был праздник св. Браза. Это было три недели назад, в субботу, мы пировали у Луза Монтейро, осталось вдоволь закусок. Решили праздновать св. Браза и в воскресенье. И снова осталось много еды. Праздник продолжался и в понедельник, и отметили мы его, ей-богу, еще веселей. Знаете, кого я здесь встретил на днях? Я тут же узнал его, хотя и не виделся с ним много лет. Я был немного под мухой и решил подойти представиться ему, а потом сказать пару теплых слов по-креольски. Но получился бы черт знает какой скандал, а ведь нас обоих пригласили в гости. Нельзя же устраивать сцены в доме у друзей. Иногда необходимо взять себя в руки. Это был тот самый судья-индиец, доктор Нарананайке, что судил меня на Саосенте. Ну и шуму наделал тогда этот процесс, что и говорить! Вы помните тетушку Жожу, сестру хромой Фаустины, она выступала свидетелем защиты? Молодец баба! Однажды, уже после суда, нья Жожа сказала мне: «Пидрин, ты всегда был парень с головой, как тебя угораздило выкинуть такое? Поверь мне, я слов на ветер не бросаю, это совершил не ты, в тебя вселился злой дух». Нья Жожа увлекалась спиритизмом и не пропускала ни одного сеанса у ньо Лусио Алфамы, у него на Рабо-де-Салина был огромный барак, помните, наверное? Я призадумался над ее словами: пожалуй, она и впрямь права. Странные вещи со мной творились, взять, к примеру, историю с моей родной теткой, что умерла, когда я еще был совсем несмышленышем. Значит, я действительно стал тогда жертвой злых сил, слава богу, что теперь они оставили меня в покое. Не следует впутываться в чужие дела, не то привлечешь к себе внимание выходцев с того света».

Да, я прекрасно помню, как нья Жожа приводила на суде слова покойной тетушки Пидрина — ее дух заговорил во время спиритического сеанса у ньо Лусио Алфамы. У этого Лусио Алфамы всегда собиралось народу видимо-невидимо. В те времена на Зеленом Мысе не было специальной полиции, а священники предпочитали ни во что не вмешиваться. Один из них, ньо падре Франсиско, даже сложил с себя сан, сделался протестантским пастором, а потом отрекся и от протестантства, застолбил местечко на рыночной площади и преспокойно торгует бананами, апельсинами и ямсом, продает овощи, разводит кур, даже рыболовством не пренебрегает, а теперь еще нашел себе подружку с острова Сан-Николау, возможно, он когда-нибудь и сам станет спиритом, как знать, и не такое случается… В те годы жилось спокойно, полиция не совала всюду свой нос и никого не притесняла. Это сейчас полицейских на Островах полно, просто наваждение. Нья Жожа не пропускала ни одного спиритического сеанса, разве что по болезни, она сама признавалась мне, что в Лиссабоне ей очень не хватает этих сеансов, и пока не удалось узнать, устраивает ли их кто-нибудь.

Около председателя разместилось главное ядро, создающее силу флюидов — силу спиритического притяжения; по краям — те, что пришли искать исцеления от хвори или избавиться от сглаза и наговора. Ньо Лусио начинает санс:

— Отче наш, дух Вселенной, озарите нас своим светом, ведь мы чтим ваши законы, установленные здесь и на других планетах…

Комната наполняется шепотом, все молятся в надежде обрести путь к истине и счастью.

— Великий очаг, Жизнь Вселенной, нам известно, что ваши законы возвышенны и не материальны, и мы подчиняемся им, как и все сущее во Вселенной…

Молящиеся поминают Великий очаг, призывают ангела-хранителя, пресвятую деву и Иисуса, нервы напряжены, тела содрогаются, молящиеся трясут головой, поводят плечами, отгоняя тех духов, что явились без приглашения, и ищут очищения от скверны, дабы принять иных духов — несущих радость, покой, исцеление от болезней. Тем временем ньо Лусио Алфама дает испить то одной, то другой женщине воды с флюидами — с ее помощью снизошедшее на них откровение станет более ясным и доступным для разумения.

Время шло, время бежало, духи спускались с небес, кружили поблизости, обнаруживали свое присутствие — и добрые, и зловредные; в кого-то вдруг вселялась чужая душа, и все видели, все понимали, чья это душа и что ей надобно; и, когда на Мари Куину снизошла благодать, она неожиданно закричала: «Люди! Дух закатил мне пощечину!» Началась кутерьма, люди стонали, пели, мололи чепуху, рыдали, брюзжали, смеялись, бессвязно бормотали, стонали и охали, и, когда всеобщее возбуждение достигло высшей точки, ньо Лусио Алфама внезапно положил всему конец, и вновь воцарилась тишина. Злые духи только о том и думают, какую бы сделать гадость людям, и потому ньо Лусио Алфама стучал палочкой по столу и властным голосом призывал соблюдать порядок — иначе сеанс был бы сорван, а кое-кто из его участников на несколько дней, месяцев или, может быть, даже на несколько лет попал бы под влияние духов тьмы, и тогда страждущие навсегда утратили бы мужество. Вот почему ньо Лусио Алфама безжалостно изгонял мятежных духов: «Вон! Вон отсюда! Что тебе здесь надо? Зачем ты хочешь смутить наш покой? Убирайся, убирайся с глаз долой! Негодяй! Дьявол!» И духи повиновались, исчезали, в комнате устанавливалась тишина, и нья Жожа клятвенно уверяет, что в тот день она слышала — явственно слышала — голос Эрмелинды, жены ньо Ноки, тетки Пидрина, дух которой вселился в нью Мари Куину. Эрмелинда утверждала, что в той истории с капитаном виноват не Пидрин, отнюдь нет, а Мане Педро, и все поняли, что это не Пидрин хотел всадить нож в капитана Круза, а Мане Педро, бандит, совершивший на Санту-Антане в голодные времена немало злодейств: он натягивал на себя козью шкуру, чтобы его не узнали, уходил в горы и там грабил, убивал местных жителей, а тела несчастных сбрасывал вниз со скалы. Все обращались в бегство, едва заслышав о приближении Мане Педро. Никому не удавалось поймать его, а потом он переселился на Саосенте и стал промышлять тем, что грабил иностранные суда в гавани. Однажды Мане Педро пырнул ножом какого-то шведского матроса, и тогда вся команда набросилась на