Книга Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

меня не было времени сочинять большие куски. Но мне нравятся маленькие тексты, потому что они могут быть многозначны. В этом секрет. Я ищу именно это, неоднозначное. И именно так, на уровне подсознания, и сделаны все эти тексты, с тем чтобы они могли означать много вещей одновременно на разных уровнях, приобретать разный смысл для каждого читателя. Мы не можем сегодня писать так, как писали раньше. Поэтому, как я говорю, важна и эпоха. Язык эпохи подсказывает слова».

Е. Х. Гонатас не верит в будущее романа. Только в роман, «который нацелен на развлечение», он верит. «И я отношусь к нему со всем уважением. Я обожаю, например, детективы, мне нравится Брэдбери и еще кое-кто из научной фантастики, и я считаю, что и в этой категории романов есть „великие“».

А его собственные тексты действительно уникальны. Истоки творчества Гонатаса – в сюрреализме, он сочетает размышление и сон, он следует за ассоциациями и не боится абсурда. Для тех, кто неверно его понимает – а их много, – он объясняет:

«Сон – это реальность с обратной стороны. Я не создаю сны, я не „снотворец“. Все, о чем я пишу, было пережито, а фантастические элементы, которые видны в моем творчестве, по существу являются абсурдом, они связаны с амбивалентностью реальности.

Мне неинтересно выдумывать истории, которые ни на что не опираются, потому что искусство должно отражать реальность. Мне неинтересно и записывать сны. К тому же, чтобы сон стал литературой, нужно его обработать. И эта обработка позволяет мне называть свои тексты un p’tit rien philosophique (капельку философскими)».

Цель – недостижимое

Но почему же он написал так мало произведений?

«Мне очень трудно дается писательство. Белый лист меня ужасает, и я откладываю его, пока могу, – объясняет он. – Да еще и любопытство меня гложет, так что я отвлекаюсь. Ну и потом нельзя же писать постоянно, потому что этот писательский жанр меня опустошает». Гонатас не признает, что ему мешали творить женщины и влюбленности, потому что «любовь, она же тоже – творчество». И добавляет, что у него есть много неопубликованных текстов в ящике стола, «но они не выражают» его.

Во всяком случае, факт остается фактом – круг не замкнулся, и есть еще материал в закромах.

«Я знаю, что не в должной степени служил искусству, но я его и не предавал. Может, это от того, что меня охватывает трепет, когда я понимаю, что невозможно все высказать, а может, потому что передо мной было много путей. Я жил, путешествовал, творил в красивой обстановке. Итак, я знаю, что сделал мало, но это – настоящее. Тем, что легко, я не хочу даже заниматься. Я знаю, что нужно найти способ, как об этом сказать, но сейчас я думаю, что в какой-то мере я его уже нашел, я повзрослел. У меня есть две-три книги в голове. Я снова закурю и опубликую их. А потом пусть я умру».

Е. Х. Гонатас испытывает проблемы с легкими, но вместе с тем он обладает невероятным упрямством, настоящей манией.

 – Итак, что же за книги вы хотите написать?

– Еще есть кое-какие области, которые я не разрабатывал. Например, я не занимался эротической составляющей. И еще профессиональная сфера, в которой я истратил всю свою жизнь. И тема смерти…

 – А какова же цель?

– Конечная цель – недостижимое. Выразить то, что не выражается. Дать словесный бой, потому что и форма, и то, как ты выражаешься, имеют огромное значение. В этом и заключается оригинальность: чтобы в том, что ты делаешь, было что-то и из старого, а идти надо чуточку дальше, надеясь создать новый способ выражения. Как маленький бог: создать из ничего нечто, что удивит и тебя самого.

«В искусстве меня интересуют не столько объемы, сколько подлинность. Меня не смущают недостатки, но меня задевают подражания, ненатуральность, притворство. Ложь в искусстве непозволительна», – говорит Е. Х. Гонатас. И это факт. Секрет искусства, величие искусства и его подлинность – эти философские вопросы очень занимают писателя. Потому что, по его собственным словам, он не может жить без искусства. «Тайна искусства, – говорит он, – в том, что оно утешает. Это относительная прохлада, запертая в произведении. Оно может говорить с тобой о самых депрессивных вещах и вместе с тем возносить тебя. Я не верю, что искусство спасает. Но оно может облегчать.

Поэтому произведение искусства не должно быть скучным, вялым. Ведь ценность – в его заряде, в его заразительности. Это невозможно объяснить, и этому невозможно научить. Это алхимия».

Гонатас в этом месте обращается к Герману Мелвиллу и переводит прямо с листа, специально для интервью, одно определение искусства этого великого американского литератора («Тимолеон», первое издание, 1891):

В часы спокойствия, когда мы радостны и находимся во власти мечты, смелые планы порождает наша фантазия, множество планов, которые жаждут стать плотью и кровью. Но чтобы дать форму, чтобы вылепить трепещущую жизнь, сколько неоднородных вещей нужно смешать и объединить? Пламя, которое будет таять, – ветер, который будет замерзать, траурное терпение – действие веселое и радостное, скромность – но вместе с тем и гордость вкупе с презрением, инстинкт и знания, любовь – ненависть, дерзость и уважение. Вот что надо смешать и растопить вместе со смиренным сердцем Иакова, чтобы побороться с ангелом – Искусством. «Вопрос в том, – продолжает он, – чтобы не потерять воодушевление в искусстве. Это то же самое, что и воодушевление в жизни». Гонатас не отделяет произведение от автора и утверждает, что «нужно придавать значение не только тому, что делает художник, но и тому, что он из себя представляет».

Кого можно считать «великим» и какое произведение – «великим»: «У меня есть один критерий для „великих“ писателей, – говорит он. – Мне хочется к ним возвращаться в разные моменты моей жизни. Проблема в том, что в Греции все „великие“. Но по-настоящему великие не растут, как грибы. И я не думаю, что можно кого-то из них заменить».

Здесь он касается и темы критики: «Нередко порицание может стать лучшей похвалой, и наоборот – похвала может тебя испепелить. Есть, например, выдающиеся поэты, помимо тех, кто широко известен, но они ускользают от внимания специалистов. Дело в том, что в наше время сложно расслышать настоящие голоса».

Учителя и друзья

«Я вырос на Миривилисе и на других академических писателях, но сам выбрал модернистское течение. Я много читал, потому что уверен: для того чтобы чего-то добиться в искусстве, нужно знать все».

Первым учителем Эпаменонда Гонатаса был исследователь истории Камбуроглу. Еще ребенком он относил ему свои