Книга Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

может быть спокоен и привозить свою супругу. Кто-кто, а сеньор Арриба имеет последние годы такую практику, о которой еще несколько лет назад мог только мечтать.

— Человечество деградирует? — поинтересовался Чиник.

— Дело не в том. Просто после войны прибавилось работы.

— Было много раненых? У вас, в вашей стране, так далеко от фронта? — изобразил легкое недоумение Чиник, удостоившись при этом снисходительного взгляда врача.

— Вы не так меня поняли... господин...

— Мое имя Берг, я в вашей стране недавно и многого еще не знаю.

— Вполне простительно, мистер Берг. Но я не имел дело ни с одним раненым. Мои пациенты, как на подбор, антр ну, надеюсь, вы меня понимаете?

— Вполне, вполне. Сами по себе молодцы, но за них не хотела выходить ни одна уважающая себя барышня на выданье: одного подвел подбородок, другого бородавка под глазом, а третьего нос с хорошую брюкву.

— Не совсем так, мистер Берг, не совсем так.

— Скажите, а вы каким-либо образом рекламируете свою работу? Сравниваете то, что было, с тем, что стало? Как вы гарантируете успех операции такому недоверчивому и сомневающемуся человеку, как я?

— Позвольте открыть один секрет. Верю в ваше благородство, надеюсь, что вы не разгласите маленькой тайны, которую я открою. Чтобы не докучать пациентам вопросами, желают ли они сфотографироваться перед операцией, моя помощница Кэтти делает это незаметно и профессионально.

— Но если узнают, не будет ли неприятности?

— Никто никогда не узнает.

— Так не могли бы вы показать мне несколько фотографий?

— Пожалуйста. Одну минуту.— Едва дотронувшись до пластинки на стене, Арриба вызвал помощницу и негромко сказал ей несколько слов, взглянув при этом на Чиника. Тот быстро поправил бабочку на воротнике, слегка пригладил волосы и развел руками беспомощно и покорно, изображая человека, сраженного красотой. Полногрудая и белолицая Кэтти «с выдержкой в одну сотую доли секунды» окинула его взглядом, слегка улыбнулась и вскоре вошла с небольшой пачкой фотографий, соединенных попарно большими скрепками.

Чиник рассматривал фотографии рассеянно. Он то и дело переводил взор на Кэтти, а когда она перехватывала его, слегка краснел.

— Все это интересно... работа вполне профессиональная. Только надо будет, господин Арриба, набраться терпения и ждать, пока жена пересечет океан.— Бросил быстрый взгляд в сторону Кэтти.— Знаете что? В знак доверия я хотел бы оставить небольшой аванс, если вы не будете возражать.

Не дождавшись ответа врача, Чиник небрежно вынул из бумажника пятидесятидолларовую купюру, о чем-то подумал и, добавив к ней вторую, оставил под пепельницей.

— О что вы, такой щедрый жест!.. Мы будем всегда рады видеть вас, господин Берг.

— Вот моя карточка, а это телефон в отеле, а вы мне, пожалуйста, дайте свои телефоны. Я надеюсь, Кэтти разрешит мне позвонить ей и познакомить со своими скромными успехами в фотографировании. Я хотел бы проявить несколько лент.

— Звоните,— бесхитростно ответила та.

Встретившись несколько дней спустя с Кэтти, Сидней спросил:

— Скажите, Кэтти, вы так молоды и так красивы... что вы думаете обо мне?

— Вы кажетесь человеком, которому улыбается судьба. Вы богаты и благополучны в любви. О чем еще может мечтать мужчина?

— Милая Кэтти, если бы я не испытывал доверия к вам... Вы видели портрет моей жены. Это добрый, умный, верный человек. Но. скажите, разве я чем-то могу напоминать мужчину, счастливого в любви?

— Не знаю, но... Если вы относитесь к жене с уважением и если она у вас умная женщина... сеньор Арриба... он действительно может помочь вам и вашей супруге.

— Я мечтал о такой помощи еще неделю назад.

— Что же изменилось?

— Наверное, не изменилось ничего, если не считать того... что я встретил вас.

Кэтти кокетливо улыбнулась. Чувствовалось, ей было приятно сознавать, что она имеет власть и над этим мужчиной тоже. Она нежно дотронулась до руки Сиднея:

— Это скоро пройдет, а жена останется. После операции вы привяжетесь к ней еще больше. Она служит, имеет профессию?

— Моя жена переводчица. А еще пишет стихи. У нее сборник любовной лирики.

— О, если она талантливая поэтесса, ей грозит неприятность.

— Почему вы так думаете?

— Не помню уже, у кого прочитала, что некрасивая наружность женщины содействует проявлению талантов. Не находя утешений в любви, женщина открывает в себе художнические способности, неведомые красавицам, у которых на уме только одни мужчины. Не боитесь после операции получить жену-красавицу и потерять поэтессу?

— Милая Кэтти, ловлю себя на том, что мне приятно видеть вас, беседовать с вами. Но при том... смутное предчувствие гложет меня. Все существо мое, весь жизненный опыт говорит: беги подальше, не старайся завоевать расположение такой женщины... у тебя в твои годы мало надежд.

— Простите меня, мистер Берг,— Кэтти слегка отодвинулась от него,— я не полагала, что доставлю вам огорчение. Честно сказать, меня обвиняли за не такую уж долгую жизнь во многих смертных грехах: в непослушании, своеволии, неверности, наконец, упрека же такого рода мне еще слышать не приходилось. Вы действительно боитесь меня? Как вы сказали? В ваши годы... мало надежд? — Кэтти от души рассмеялась и спрятала рот в ладошках.

— Вы замужем, Кэтти?

— Была замужем.

— А есть ли у вас друг?

— Хороших людей кругом много. Если вы слишком много узнаете обо мне, я стану вам неинтересной... А я не хочу этого... не хочу, чтобы это случилось скоро.

С Кэтти он прожил две счастливые недели. Дарил ей подарки с расточительностью, которая привела бы в ужас и Песковского, выросшего в небогатой семье, и мистера Аллана, контора которого, по его собственному изречению, «не считалась с расходами».

Зато Чиник получил в свое распоряжение восемьдесят девять фотографий пациентов доктора Аррибы. Четыре снимка, сделанные до операции, совпали с присланными из Москвы.

ГЛАВА III

Он знал, что эта минута придет. Рано или поздно. Мечтал о ней. И сейчас, когда минута эта настала, поймал себя на мысли, что она знаменует собой не конец, а только начало операции, которая снова потребует такого напряжения сил, умения, воли, какое трудно было предвидеть.

Взглядом отпустил помощника, положившего на стол две папки — розовую и голубую. Пересиливая себя, нарочито неторопливо распечатал пачку «Пушки», достал толстую и жесткую папиросу, обстоятельно размял ее. Затянулся раз, другой, третий, развязал розовую папку, но тотчас решительно закрыл ее, положив сверху массивную ладонь. Он хорошо знал, какое свидание и с кем ждет