Книга Ссыльный № 33 - Николай Николаевич Арденс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время кто-то постучал в дверь. Степаныч выпрямился на маленьких ногах и, стараясь твердо отбивать шаги, пошел открывать.
У порога стоял Дубельт.
Леонтий Васильевич быстрой походкой вошел в кабинет. Орлов протянул ему руку и усадил в кресло у письменного стола. На письменном столе, во всю длину, был расставлен старинный мраморный, в серебряных оправах, чернильный прибор. Для карандашей служили оленьи рога, искусно выделанные из серебра, подсвечниками были два литых лебедя, а чернильница представляла собою голову бульдога, которая открывалась лобной частью.
Орлов всунул перо в бульдожью голову и что-то подписал. Потом он посмотрел на Дубельта, на бульдога и на самого себя и улыбнулся широкой и довольной улыбкой. Видимо, подписанная бумага производила на него успокаивающее и даже веселящее действие. Он передал бумагу Дубельту и, взяв бульдога за уши, закрыл чернильницу.
Пока Дубельт читал, Орлов откинулся на спинку кресла и зевал, кривя рот и прижмуривая глаза. Он размышлял:
— Сейчас прикажу Дубельту напустить агентов во все щели, где только шныряют эти заговорщики. А Перовского надо уведомить, что, мол, все сделано и пусть не беспокоится. Все равно с его министерства как с козла молока, ничего толком не сделает. И эти агентишки его… черрртт их разорви… только и думают, что о наградных…
Но тут Орлов вспомнил о важном чиновнике министерства внутренних дел Липранди, правой руке министра Перовского по части изысканий всякой крамолы среди вольнодумных политиканов и религиозных отщепенцев. Липранди внушал им доверие.
— Этот испанец, — думал он, — пожалуй, перехитрит любого нехристя и подстрекателя. — Он был в нерешительности и долго и зорко смотрел на Дубельта, читавшего бумагу, точно спрашивал его: поручать ли «нашим» или не поручать? И говорить ли тебе или не говорить?
И наконец решил:
— Не поручать и не говорить. Дело-то ведь тонкое: тут тебе и социализм, и всякие иностранные идеи замешаны, и, чего доброго, ересь какая-нибудь, а уж по части ересей и раскола чище Липрандца (так про себя Орлов называл Липранди) никого не сыщется. Не дам Дубельту дела, — пусть Перовский коли начал, так и кончает его. Так и скажу ему. Давай, мол, Липрандца, и пусть мне подает всех господ фурьеристов, безбожников и народных возмутителей. — В то время, как Дубельт, разглаживая свои широкие усы, кончал чтение записки о порядке выдачи наградных и утверждения чинов и орденов для корпуса жандармов, в коей монаршим росчерком вводились новые поощряющие правила, у Орлова созрело решение: сосредоточить в министерстве внутренних дел все новое дело о государственных возмутителях, прослышанных Перовским, о чем и сообщить графу.
— Благодарю, ваше сиятельство, — с сладкой дрожью в голосе заговорил Дубельт, возвращая бумагу Орлову, — за столь щедрые милости с высоты престола… Что может быть лестнее и достойнее сего. — Дубельт встал и, слегка наклонив туловище вперед, пришаркнул ногами так, что зазвенели шпоры и тонко скрипнули вычищенные до блеска сапоги.
— Император ценит и любит верных своих слуг, — счел нужным, как всегда это он делал в торжественные минуты, добавить Орлов, причем в тоне его речи слышалось разумевшееся само собой мнение о том, что в числе этих «верных слуг» он, Орлов, стоит впереди всех. — Ваша служба за царем никогда не пропадет. Сторицей вознаградится! — с начальственной самоуверенностью и внушительностью заключил он и при этом про себя подумал:
— А все-таки дело дворянина Буташевича-Петрашевского дам Липрандцу.
Он поглядел на бульдога, бульдог поглядел на него, и длинное гусиное перо заскрипело по бумаге с княжеским гербом. Орлов решил немедля написать графу Льву Алексеевичу о своем намерении поручить ведение всего нового дела министерству внутренних дел, причем чтобы помимо Липранди никто его и не касался: пусть испанец сам поступает так, как ему заблагорассудится, — он не промахнется. В конце письма Орлов требовал от Перовского честного слова, что дело будет вестись скрытно и неведомо даже для «наших», то есть для жандармов, которые, по его мнению, могли бы из лишнего своего усердия повредить столь тонким обстоятельствам.
— Эти господа народные пропагаторы догадливы. С ними надо вести игру умеючи, — убеждал он себя, думая, что на требуемую роль следователя только один был способен — Липрандец.
— Имеете что-либо доложить? — вдруг, быстро прервав свои размышления, спросил Орлов. — Если нет, то не смею вас доле задерживать, Леонтий Васильевич. — Орлов находился в том благодушном и широком расположении духа, когда все тяготившие его дела казались ему поставленными на колеса и он мог спокойно спать с десяти вечера до десяти утра. В такие минуты он всегда называл Дубельта по имени-отчеству и вообще был с ним предупредителен и любезен до чрезмерности.
— У меня, ваше сиятельство, все в порядке. Столица ведет себя благожелательно, несмотря на крайние веяния с Запада, и никаких преступных соблазнов наши не замечают. — Дубельт говорил с намеренной твердостью речи — такова была его привычка в объяснениях с начальствующими лицами — и при этом старался умело и кстати улыбнуться, выказав свое всегдашнее желание нравиться людям, от которых зависела его карьера.
— Вот тут-то ты и проморгал, — подумал про себя Орлов и, вспомнив о своем решении не говорить даже Дубельту о деле Буташевича-Петрашевского, небрежно бросил:
— Рад. Очень рад.
Дубельт поспешил откланяться. В кабинет тотчас же прыгнул через порог на своих маленьких ножках Степаныч.
— Ну, какого рожна им еще недоставало, этим поганым французишкам? А? — внезапно спросил Орлов Степаныча. — Что они — всю Европу смутить хотят? Вверх дном весь мир поставить, что ли? Веры нет. Веры! Вот что! Социализм вместо веры.
— Христа не чтут, ваше сиятельство. Камнем привалили его, и церковь божию разрушают, — соглашался Степаныч, привыкший к неожиданным разговорам графа и исправно поддакивавший своему барину. — Что и говорить-то! Намедни мастеровой на Охте разорался: что такое нам Христос на крыльях принес?! Попов, говорит, да, — не гневись, ваше сиятельство, — генералов…
— Сукин сын…
— Мы, говорит, вашего Христа…
— Это кто же «мы»?
— «Мы», стало быть… мы, мастеровые… вашего Христа, говорит… даже выговорить неприлично-с…
— Мерзавцы! Их бы туда, в Париж, душегубов, всех к одному месту!
— Вот именно, ваше сиятельство. Именно! Лиходеи и преступники!..
Орлов заложил руки за спину, прошел в самый угол кабинета, к Екатерине II, постоял с минуту на месте и так же решительно вернулся на середину комнаты.
— Позови дежурного адъютанта.
Степаныч засеменил к двери, бросив на ходу:
— Слушаюсь, ваше сиятельство…
— Постой! Постой! — остановил его Орлов. — Нет, лучше-ка ты сам это сделай. — Орлов взял со стола конверт со вложенным письмом Перовскому, заклеил его, приложил печать и дал Степанычу: — Поезжай в министерство внутренних
