Книга Моя чужая жена - Ольга Карпович

В купе вернулась Софи, уже одетая в свое вчерашнее черное платье и замшевый пиджак. Тим встретил ее радостным лаем.

– Доброе утро, — лучезарно улыбнулась она.

При свете дня ее лицо показалось мне почти детским. А может быть, на подъезде к Москве Софья попросту решила отбросить свое не слишком удачное кокетство.

– Вы так и не спали всю ночь? Читали? — удивилась она.

– М-да… — кивнул я.

Софи вытащила из-под полки свою дорожную сумку, выставила ее в коридор, готовясь к выходу, и вернулась к разговору.

– Неужели такая занимательная книжка? — Она с сомнением приподняла бровь, взяла коричневый томик и нетерпеливо перелистала страницы. — Чем же она вас так увлекла?

– Не знаю… — Мне не хотелось отвечать, но Софи смотрела слишком уж пытливо. — Честно говоря, Софья, не знаю, как вам объяснить… В это трудно поверить, но… Этот… — Я покосился на обложку: — Аль Брюно… Он, вероятно, журналист, папарацци… В общем, он раскопал где-то историю моей семьи. Я узнал себя в одном из героев, понимаете?

– О! — Софи округлила глаза и ошеломленно воззрилась на меня, машинально гладя по голове свернувшегося у нее на коленях овчаренка. — C`est impossible![7]

– Вы, наверное, думаете, что я из ума выжил, — усмехнулся я.

– Да нет, думаю, вы просто ошиблись, — участливо затараторила девушка. — Ведь в литературе вообще ограниченное количество сюжетов. И, конечно, многие истории похожи друг на друга…

Поезд полз уже совсем медленно, а потом остановился. В коридоре загомонили пассажиры. Софи поднялась, спрятала Тима под пиджак. Я не торопился. Дождусь, пока вагон опустеет, и выйду, чтобы не попасть в толчею.

– Ну что же, давайте прощаться. — Девушка протянула мне ладонь.

Я легко сжал прохладные пальцы, и снова, как недавно ночью, какое-то смутное воспоминание кольнуло меня.

– До свидания. Очень приятно было познакомиться, — попрощалась Софи.

– До свидания, — кивнул я.

Девушка вышла, и я занялся сборами: вытащил из-под полки чемодан, запихнул в него взбудоражившую меня книгу.

За моей спиной вдруг снова прозвучал голос Софии:

– Извините, я решила все-таки вам сказать…

– Да? — Я обернулся.

Девушка, смущенно потупившись, стояла в дверях купе.

– Понимаете, я сначала не хотела… А то выйдет, будто я хвастаюсь… Дело в том, что эта история… Ну, я про вашу книжку… Эта история никак не может быть про вас. Потому что роман написала моя мама. Аль Брюно — это ее псевдоним. А мама большую часть жизни прожила во Франции, она по-русски и говорит-то с акцентом… конечно, она полностью все выдумала, у нее и друзей-то русских нет! Вот так. — Она с улыбкой развела руками и, прежде чем я успел ответить, снова скрылась в коридоре.

Я с размаху сел на полку. Да ведь это же значит… Я неожиданно вспомнил псевдонимы, которые мы когда-то выдумывали с Алей для ее публикаций во французских журналах — Ален Редон, Алан Левер… Она смеялась, сочиняя нелепые псевдофранцузские фамилии. Кто, кроме нее, мог бы так детально описать всю эту старую историю. Ну конечно же! Этот роман написала Аля, а Софи — ее дочь. Меня сбили с толку темные волосы. Ведь я еще спросил ее, когда погас свет. И глаза… Глаза у нее точно как у отца. Господи!

Я вскочил и кинулся за попутчицей, чтобы спросить, каково настоящее имя ее матери. Но Софи в вагоне уже не было. Я бросился за ней, спотыкаясь о выставленные баулы и чемоданы, протискиваясь между высыпавшими в коридор пассажирами. Уже у выхода путь мне преградила вчерашняя проводница.

– А я ведь вас вспомнила, — лукаво погрозила она мясистым пальцем с лиловым острым ногтем. — И не актер вы вовсе, а режиссер. Редников, правильно? Я как раз перед отправлением новости смотрела, сюжет про Каннский кинофестиваль…

– Да-да, — рассеянно подтвердил я, пытаясь пронырнуть под локтем неотступной Брунгильды.

Я увидел на перроне стриженую голову Софьи. Девушка оглядывалась по сторонам, прижимая к груди щенка, и вдруг вскинула вверх руку и радостно замахала кому-то. К ней подошла стройная женщина в белом брючном костюме и темных очках, они обнялись. Софи передала ей щенка, и женщина принялась восторженно тискать его. Тим вытянул шею и лизнул новую знакомую в щеку. Та засмеялась и сдвинула темные очки на лоб. И ночное смутное ощущение повтора вдруг вернулось с новой силой. Мне показалось, что в незнакомке в белом костюме я узнал Алю. Конечно, это ведь ее золотистые волосы, ее высокие скулы и дымчатые глаза. Ее улыбка… Мое проклятие, мой крах, насмешливая гримаса судьбы…

Мать и дочь двинулись вперед по перрону. Я рванулся за ними, грубо отпихнув проводницу.

– Вот хам-то, а… — взвилась она за моей спиной. — А еще интеллигенция, блин!

Но я уже не слышал.

Меня неожиданно ослепила фотовспышка. Перед носом вырос микрофон, и незнакомый голос надсадно заверещал в ухо:

– Никита Дмитриевич, что вы можете сказать об итогах Каннского кинофестиваля? Почему ваша картина, которой прочили мировой успех, не получила ни одной премии?

Значит, план не сработал. Меня все же выследили, несмотря на то что я не полетел прямо в Москву вместе с продюсером, а сделал крюк через Питер. Слабая попытка скрыться от навязчивых расспросов, сохранить в тайне если не сам позорный провал, то хотя бы свои чувства.

Аля и Софи удалялись. Я оттолкнул парня с фотоаппаратом, отмахнулся от бойкой журналистки и бросился следом.

Я бежал, не в силах совладать с колотящимся о ребра сердцем, не замечая сыпавшегося с неба мелкого дождя. Время как будто растянулось, каждое мгновение казалось маленькой вечностью. Я задыхался в липком влажном тумане, нетерпеливо отбиваясь от тех, кто шел мне навстречу, и не слышал, как они раздраженно кричат мне вслед.

В конце концов все лица и пестрые краски вокзала слились для меня в одно разгневанное и размытое пятно — и единственным источником света впереди стало белое видение, почти растворившееся в дымке паровозной гари.

Я бежал все быстрее, чувствуя, что загоняю себя в тупик, в какую-то кошмарную ловушку собственного больного воображения, вызванную, скорее всего, и бессонной ночью, и непостижимым для меня ощущением дежавю, которое возникло с того самого момента, как я зашел в вагон поезда. Я хватал воздух ртом, понимая, что такой бег для меня почти что губителен — помимо прочего, я унаследовал от отца еще и слабое сердце. Но я упорно продолжал преследовать женщину-видение, понимая, что все это уже было тогда, давно, в услужливо похороненных моей натренированной памятью воспоминаниях. Туман, спешащая куда-то толпа, девушка в светлом плаще…

Я догнал их, тронул женщину за плечо и позвал:

– Аля!

Она обернулась. Лицо без возраста. Ухоженная, будто пергаментная кожа. Черные стрелки над глазами, проведенные поверх сетки мелких морщинок. Неестественно гладкая шея — вероятно, результат дорогостоящих операций.