Книга Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сами солдаты пытались объяснить мародерство голодом в частях: «Голод. Пайки урезали. Кашу дают почти без масла. Мародерство принимает угрожающий характер»[245]. Однако это была далеко не единственная причина, в ряде случаев мародерство объяснялось желанием получить военный трофей. В 1916 году офицеры писали о нравственной деградации как рядового, так и офицерского состава. Генерал А. Е. Снесарев так описывал в своем дневнике ситуацию в захваченном галицийском городе Коломыя 18 июня 1916 года:
Хотя был специальный приказ не грабить, много разграблено. С дикой жадностью ищется спиртное и люди напиваются до одури… Сегодня был случай смертельного ранения одного интеллигентного русского, который вздумал остановить грабеж в соседнем доме. Убийцы – рядовой Скривского и унтер-офицер 76-го Кубанского полка – оба пьяные, выстрелили из винтовки в живот. Осталась жена и 7 детей… Офицерство если и не грабит, то жадно раскупает вина, не заботясь о плате… Казаков боятся, – боятся грабежа, насилования и т. п.[246]
Чаще всего в мародерстве обвиняли казаков. Молодой военный врач Ф. Краузе, остановившийся на ночлег в частном доме во время отступления, утром обнаружил, что, пока он спал, в дом пробрались казаки и все там перевернули. Краузе даже с некоторым восхищением описал то, как «профессионально» они сработали[247]. Офицеры вспоминали, что если случайно на передовой попасть в расположение казачьей сотни, то можно всегда поесть мяса, «реквизированного» у местных[248]. Мародерство казаков было направлено не только на провиант, но в ряде случаев имело форму обычного вандализма. Офицер-артиллерист И. С. Ильин вспоминал, как в одном из домов в Галиции, разоренной наступавшей русской армией, он наткнулся на прекрасный рояль, который был весь изрублен шашками. У него не было сомнений в том, что это сделали именно казаки[249]. Хотя чаще всего жестокость оправдывалась военным временем и преподносилась в качестве мести врагу, разгрому подвергались как свои деревни и местечки при отступлении, так и чужие при наступлении.
Пятого сентября 1915 года на имя главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта поступило письмо крестьян-беженцев из села Киверцы Луцкого уезда Волынской губернии:
Ваше Высокопревосходительство! Мы, крестьяне села Киверцы Луцкого уезда, беженцы, имеем честь настоящим донести Вашему Высокопревосходительству на бесчинства и грабежи казаков, кои они проявляют над мирным населением в местах, где грозит нашествие неприятеля. Доносим Вам, что казаки в тысячу раз хуже грабят и издеваются над мирным населением.
Генерал А. А. Брусилов, получив письмо, отметил, что это далеко не первая жалоба, доходящая до него в адрес казаков, и поручил командирам корпусов сформировать сотни казаков-жандармов для пресечения мародерства.
Бесчинства военных властей при насильственной эвакуации местного населения, согласно воспоминаниям А. Н. Яхонтова, обсуждались 16 августа 1915 года на секретном заседании Совета министров:
С общегосударственной точки зрения недопустимо поголовное выселение населения с уничтожением имущества и всеобщим разорением. К тому же производится грубо и с насилиями, вплоть до убийства карательными отрядами землевладельцев, отказывающихся покинуть усадьбу. Сжигание построек и урожая крайне раздражает, и крестьяне даже вооружаются, чтобы охранять свое имущество от уничтожения. Разрушаются фабрики и заводы с запасами сырья и продуктов, к вывозу которых мер никаких не принимается[250].
Министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов, ссылаясь на поступавшие к нему донесения, обвинял казаков в нравственном растлении (пьянстве, грабеже и разврате), указывал на практику совращения женщин-беженок, которых удерживали при себе во время походов для приятного времяпрепровождения. Главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин характеризовал ситуацию в прифронтовой полосе как «массовый психоз». Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин соглашался с тем, что «на фронте совсем теряют голову».
Особенно «отличились» казаки в захваченной Галиции. Некоторые казаки открывали торговлю разворованным добром, продавали консервы, маринад, кетовую икру. Прапорщик Ф. А. Степун, оказавшийся в Галиции, описывал те же картины. Он также бо́льшую часть ответственности за мародерство возлагал на казаков, считая их «профессиональными мародерами», но отмечал некоторую разницу между казаками и мобилизованными солдатами, полагая, что последние все же испытывали некоторые угрызения совести. Другой анонимный автор рисовал все те же сцены казачьих зверств на Западной Украине: «Побывал в Черновицах, Снятыне и Коломые. В последней был свидетелем грабежа квартир, магазинов и вообще ужасных сцен вплоть до убивания мирных жителей нашими казаками»[251].
Весьма показательно, что, хотя патриотическая пропаганда использовала термины «варвар», «гунн» в отношении немцев, современники практически с самого начала войны начали их переадресовывать казакам. В одном из писем с фронта в сентябре 1914 года солдат возмущался поведением последних, называя их гуннами: «Эти господа – стыд русской армии… Это какие-то гунны»[252]. Правда, солдаты и к самим себе были критично настроены, признавая, что озверение коснулось всех родов войск, что также вызывало в воображении ориенталистские штампы: «Мы все здесь превратились в каких-то скифов»[253].
На фронте во время вечерних совместных посиделок представителей разных частей и родов войск казаки, случалось, начинали оправдываться. Один есаул, обеляя казаков, настаивал в августе 1916 года, что приписываемые им зверства либо были выдуманы завистниками, либо их могла учинить пехота из крестьян:
Казаки живут богато. И такой зависимости, какую терпит русский мужичок-крестьянин, он никогда не знал. Его не гнут в три погибели, а потому и мести, кровожадности этой у него никогда не может быть. А ведь я сам слышал, что казаки, дескать, маленьким ребяткам в Галиции головы расколачивали об стену… Тому, кто говорит такие слова, голову бы надо расколотить[254].
Далее шли рассуждения о том, что чувство гражданской гордости не дает казаку сдаваться в плен, в то время как пехота «батальонами, полками в руки [немцев] идет; у ней только и помыслу, чтобы мир поскорее». Распалившись, есаул признавался:
Нас упрекают в жестокости, говорят, что казак словно зверь… А я сам видел казаков с выколотыми глазами, с руками, отсеченными по локтю… Так как же буду я по головке, что ли, гладить немца, когда он такие шутки проделывает? При случае, конечно, и жестоко получается[255].
Другие казаки, наоборот, не стеснялись бахвалиться собственным мародерством и наводимым на гражданское население страхом. И. Зырянов приводил слова одного казака-ординарца с лихо зачесанным чубом, хваставшего особым положением казаков: «Мы, казаки, где пройдем походом, там никакой живности не останется – все разворуем и поедим. Мы, казаки – народ вольный. Нас даже куры боятся»[256]. Справедливости ради нужно отметить, что тяга казаков к разбою была связана с тем, что, не являясь частью армии, при призыве они все снаряжение приобретали за свой счет. Поэтому неудивительно, что бедные казаки на войне пытались компенсировать
