Книга Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая - Ципора Кохави-Рейни

года пребывания в кибуце недостаточны в сравнении с тридцатью годами жизни в нем Израиля.

Несмотря на это, я чувствовала необходимость встать и говорить, ибо между нами возникло непонимание.

Это неверно, что всякие сплетни, обвинения и наша преувеличенная чувствительность привели к нашему решению. Это не вопрос определенной критики в наш адрес, приведшей к определенному общественному состоянию. Наслоение наших личных проблем на общие приводит к безвыходному положению. Мы видим, что наше положение в кибуце неразрешимо на ближайшее время. И в этом не виноваты не мы и не кибуц. Поэтому речь не идет об очищении атмосферы.

Теперь я хочу говорить о моем личном положении. Процесс творчества и все, что с ним связано, сопровождают меня много лет. Все осложнения в этом деле проистекали из того, что внутренний порыв заставлял меня, как человека поколения, нашедшего цель в жизни кибуца, жить по его законам.

И, все же, я считаю, что столько лет работы и внутренней борьбы дают мне право писать, даже если это продолжалось пять лет. В общей жизни кибуца это, конечно, небольшой отрывок. Но я пришла в кибуц, как не работающий, а пишущий человек. Теперь вопрос перестал быть формальным, а превратился в вопрос жизни. Такое лишь дается при взаимопонимании и взаимной вере, и оно не измеряется формальным счетом и днями работы. Тут все как будто в порядке. Не в порядке же настроение общества, отношение между личностью и обществом, которое дает личности веру, что то, что он делает, будет обсуждаться не из подозрительности и неверия в его искренность. Это не будет подозрение, что он использует веру в него общества во вред этому обществу и уклоняется от выполнения своего долга. А это будет вера в то, что все, происходящее с ним, вытекает из внутреннего порыва, из общей жизни и общего творчества. Я долго не могла понять, и мне и сейчас непонятно, почему расстояние между нами увеличивается. Характер моей работы требует от меня максимальной концентрации. Не было у меня иной цели, кроме того, чтобы завершить написание книги в течение года, но эта работа не может пресекаться на какие-то перерывы, а продолжается всю жизнь. И невозможно все начать сначала.

На такую работу дает право любое общество. И формально мне оно тоже дает, но реально многие товарищи считают, что лучше бы я не писала книг, ибо здесь я новая, и это после двадцати лет жизни в кибуце, считая переход их одного кибуца в другой. Я же считаю, что мне нельзя оставлять мою работу по написанию книг. Это – общественный долг точно такой же, как и любая другая работа.

Собрание не удовлетворило ее просьбы. Но всеобщее движение кибуцев встало на сторону Наоми и будет оплачивать кибуцу Бейт Альфа за ее освобождение от работы до завершения трилогии «Саул и Иоанна».

Осень 1962. Наоми приглашают выступить на юбилее движения молодежной репатриации.

Юбилей молодежного движения «Алият аноар» это юбилей поколения первых детей, прибывших в страну Израиля из Германии после прихода Гитлера к власти. У каждого человека две судьбы – судьба личная и судьба эпохи, в которой он родился. Были поколения счастливее нашего, которым было дано прожить свою личную судьбу без того, чтобы события их эпохи активно вторглись в их личную жизнь. Нам такое право дано не было. Наша личная судьба это судьба нашей эпохи. Каждый из нас не только он сам, а все мы вместе. У каждого из нас право говорить от имени всех и поставить свою судьбу как истинное выражение судьбы целого поколения, целой эпохи.

В 1932 году мы впервые услышали это имя «Алият аноар” (Молодежная репатриация). Мы были детьми на пороге зрелости. Мы не представляли себе тогда, что это понятие – «Алият аноар» – превратится в понятие, которое будет сопровождать нас, как отец и мать, брат и сестра, как понятие, которое вкоренится в наши души, и корни эти войдут в самую сущность нашей жизни. В том году мы сопровождали первых детей к поезду. Это были только одинокие парни, которые уезжали в Бен-Шемен. Мы и представить себе не могли, что всего через год мы тоже сядем поезд, который повезет нас в порт Триест, мы будем большой группой репатриантов. В 1932, когда уплыли первые дети, была эта репатриация в глазах германской еврейской молодежи нереальной мечтой. Отчие дома наши еще стояли на месте, и отцы наши еще ходили по, более или менее твердой устойчивой почве. Взять ребенка из упорядоченного дома, из-под призрения отца и матери и увезти его чужую дальнюю страну, без семьи. Это представлялось безумием, как вещь, не воспринимаемая сознанием и абсолютно не реальная. Дух пророчества витал над теми, кто в 1932 предвидел в безмятежном окружении страшную реальность, которая надвигается в будущем. Уже через год мы после этого мы наблюдали из окон вагонов цепочку эсэсовцев, одетых в черные мундиры. Это было расставание навечно. Не знали мы, что ту черную черту, пограничную линию, мы никогда снова не пересечем, и что целый мир за нами погрузился в пучину, когда с наших глаз исчез вокзал Берлина, и что тех, которые махали нам на прощание вслед уходящему поезду, мы уже никогда не увидим.

Мы были провозвестниками Катастрофы. Мы были детьми, которых неожиданно оторвали от наших родительских домов. Из детей избалованных мы в один миг превратились в сирот. В таком раннем возрасте мы стали свидетелями распада мира, жестоко растоптанных понятий морали. У нас были все шансы превратиться в беспризорных, в бродяг, лишенных всякой нравственности. И без призрения и поддержки движения «Алият аноар», мы бы навсегда остались эмигрантами. Мы были вырваны из почвы и опять посажены – из одной системы жизни в другую систему жизни, посажены в плодотворную почву трудовых поселений. Мы сразу включились в напряженное строительство и защиту. Это напряжение оздоровило наши раненые души. Кибуц не был убежищем. Он был защитным домом. Не потому, что тут было у нас, что одеть. В те дни было мало еды и не особенно роскошная одежда. Кибуц стал нашим домом, потому что вернул нам то, что у нас отняли – крепкие понятия жизни и нравственности. Старый мир, от которого нас оторвали, угрожал избиением ни за что, за душевную и духовную опустошенность, и новая жизнь укоренила нас в новой душевной и духовной плодотворной реальности. Народ спас своих сирот еще до того, как они физически осиротели, он оживил их души и вернул к новой