Книга Мифы и легенды старой Одессы - Олег Иосифович Губарь

архивными документами), приехавший в Одессу по каким-то торговым делам или просто для развлечения и «морских купаний». Помещик этот, что называется, «сделал скандал» и потребовал возвращения беглеца. Формулировка «за давностью лет» тогда не работала, и возник юридический казус. С одной стороны, мы имеем заслуженного гражданина, а с другой — личную собственность помещика.

Разрешение этой коллизии в пересказе де Рибаса выглядит несколько анекдотически. Он говорит, что самодур-помещик согласился всё забыть и простить, если Крамарев, надев простое крестьянское платье, проедет с ним по городу на запятках его кареты в первозданном статусе дворового человека, лакея. И что именно так оно и получилось, то есть немолодой уже купец первой гильдии вынужден был принять меморандум, за что получил «вольную», но, будучи посрамлённым, сильно захворал, а потом и преставился.

На самом деле, слухи о сомнительном происхождении одесского толстосума сильно преувеличены, хотя и небезосновательны. Дело в том, что ещё перед чумной эпидемией 1812 года в Одессу поступил официальный запрос относительно беглого крестьянина князя Мещерского, Михаила Крамарева, якобы живущего по подложной «вольной» в городе и приписанного в 1-й гильдии купечество. Совершенно очевидно: запрос касался тезки и однофамильца (фамилия и имя, прямо скажем, не из редких), а вовсе не нашего фигуранта» ибо в официальном же ответе такое предположение категорически опровергнуто. Не совпадали ни качество документов, ни социальный статус, ни дата, ни место, откуда приехал аутентичный Крамарев, а он прибыл сюда в начале января 1803 года из Молдавии, тогда ещё заграницы, и проходил в Одессе положенный карантинный термин.

Мало того, камер-юнкер князь П. С. Мещерский синхронно находился в Одессе: к лету 1806-го выстроил здесь большой дом на месте двора нынешнего Литературного музея, который сдавал в аренду — и намного ранее 1812-го, и позднее — для размещения таможни за 1.500 рублей в год. В те годы он был, ни больше не меньше, херсонским гражданским губернатором. Нас что же, хотят уверить, будто Мещерский не смог бы уличить куролесившего на его глазах «холопа», если бы тот был таковым реально? Что до М. А. Крамарева, он уже в 1809-м начал застройку сразу четырёх секций в Бакалейном ряду — никакой другой застройщик не сподобился на столь масштабный по тем временам проект, был авторитетнейшим гласным Думы. В период борьбы с чумой Михаил Антонович — один из комиссаров, руководитель продовольственной комиссией, в те же годы поставлял Строительному комитету массу разнообразных материалов.

Поэтому вся история «опознания» — сплошная галиматья. С другой стороны, о сказанном запросе, конечно, многие знали, поползли слухи. А поскольку принято считать, что дыма без огня не бывает, началось перемывание костей, домыслы, сплетни, пересуды недоброжелателей, завистников, каковых у богатых, одарённых, удачливых людей во все времена хватает. Сообщение де Рибаса — гипертрофированный отголосок тех давних событий. Полагаю, вся история, мягко говоря, «отредактирована» задним числом.

Между прочим, Михаил Антонович и сам владел крепостными, каковая привилегия дарована не дворянам при Павле I (1798). Согласно архивным документам» Крамарев причислен в одесское третьей гильдии купечество 26 ноября 1803 года. Рассказанная же де Рибасом история может относиться ко времени, отстоящему от этой даты почти на 35 лет! Трудно поверить, что в подобной ситуации вообще возможно «опознание», да ещё с неопровержимыми уликами. Многочисленные документы, составленные и написанные Крамаревым, вся его муниципальная и коммерческая деятельность свидетельствует о большой образованности, что тоже никак не соответствует версии о беглом крепостном. Об уровне его культуры говорит и круг общения, родственное окружение.

Когда Михаил Антонович приобрёл дома на Преображенской и Дерибасовской, греческие купцы, получив соответствующее разрешение, заложили тут же, на Александровской (Греческой, Северной) площади, Сретенскую церковь. Возведенный до цоколя, этот храм по ряду причин, прежде всего, материальных, достроен не был. В 1833 году неоконченная постройка была продана с торгов М. А. Крамареву, который обязался довести дело до конца, однако это ему было не суждено: в 1838 году он ушел из жизни. В 1839-м цокольный этаж разобрали (позднее на его месте свои дома построил близкий к Воронцову чиновник А. И. Маюров), а в 1842-м его вдова на свои средства развернула сооружение Сретенского храма на площади Нового базара, каковой храм благополучно освятили в 1847-м. Анисия Андреевна Крамарева, к слову, была дочерью первого городского головы Андрея Железцова.

Куда глядит бронзовый Пушкин?

Не знаю ничего пошлее местечковых легенд, низводящих всякий значимый ретроспективный сюжет до уровня невежественной байки. Скажем, следуя логике отдельных экскурсоводов местного разлива, Александр Сергеевич год с лишком только тем и занимался, что озеленял Одессу: втихаря, на рассвете, «навстречу утренней Авроре», высаживал платаны на Приморском бульваре и Итальянской (будущей «улицы имени себе»), тополя под окнами Воронцовой и Ризнич, в Казённом саду. Впоследствии же бронзовая версия большого любителя зеленых насаждений повернулась спиной к Думе в знак протеста: как же, городское самоуправление якобы не пожелало финансировать сооружение памятника.

Для начала замечу, что бронзовый Пушкин повернут как раз лицом к Думе, помещавшейся до конца позапрошлого столетия в правом полуциркульном здании, за спиною вовсе другого монумента, Дюка. Стало быть, это герцог Ришелье, возможно, недоволен прижимистыми думцами. Поэт же на самом деле как бы отвернулся от Старой Биржи, в которую Дума перебралась только в 1899-м, после постройки Новой — где ныне филармония (к этому времени памятник-фонтан стоял на своем месте уже 10 лет). Но и тут получается неувязка, ведь именно обитая в меркантильной Южной Пальмире, Пушкин получил первые, неслыханные по тем временам литературные гонорары. Именно прагматичная Одесса надоумила, что его продукция такой же товар, как и всякий иной прочий, что «можно рукопись продать», навела на «Разговор книгопродавца с поэтом». Пушкин жил в Клубной гостинице, и в том же доме барона Рено проходили биржевые собрания, дружил с негоциантами, биржевиками, периодически обедал у них, играл с ними в карты, развлекался на их приморских хуторах. Так что никакого зуба на биржу не имел.

Для пресечения хорошо проверенных слухов остается лишь одно: рассказать, как всё было реально — кто инициировал сооружение памятника, как собирались необходимые средства, кто эти средства предоставлял, как этот проект осуществлялся, каково было фактическое участие Городской Думы.

Дело было так. В 1880 году, в день рождения Пушкина, состоялось торжественное открытие монументального памятника поэту в Москве работы А. М. Опекушина. В торжестве принимала участие делегация Одессы — города не только неразрывно связанного с биографией и творчеством поэта, но