Книга Избранное - Иоганнес Бобровский

в первом ряду, но и не так, чтобы в самом последнем, потому что там сидит другой народ, поляки и издольщики, Низванд с Корринтом.

Розинке продолжает стоять на своем посту у двери. И вот появляется Скарлетто.

Манежем служит, естественно, ток. Сидят в закрыльях справа и слева на досках, уложенных на пивные бочонки и козлы и кое-где подпертых чурбаком. Пивные бочонки. Недурственно! Значит, Розинке может еще разок-другой подать чем подкрепиться, большинство заблаговременно пропустило кружечку, а то и три в зале. В зале, где сейчас в одиночестве стоит жандарм Кроликовский и прикидывает, когда ему вмешаться.

Скарлетто стоит посреди тока, он в трико, на груди у него два итальянско-цыганских ордена, на голове — колпачок. Он оглядывает свою публику или, если хотите, публику Розинке, нет, все-таки это скорее публика Скарлетто, думается мне, хотя бы потому, что Скарлетто видны такие зрители, которых Розинке углядеть не мог. Не мог, оттого что попали они сюда не через ворота риги: это ребятишки, за которых некому платить, те, кого Розинке спереди прогнал, и те, кто и не пытался мимо него проскочить, а сразу юркнул сюда через приделок для соломорезки.

Скарлетто подходит к задним воротам риги, распахивает створы и вытаскивает перекладину. Там справа и слева уже стоят Антонелла и Антонио, они вытянулись у створок, и вот рига открыта насквозь, спереди и сзади, и манеж залит светом. Каждому теперь виден остановившийся за ригой цирковой фургон и перед ним клетка Казимиро и Франчески, маленькая клеточка Тоски и стоящий рядом Эмилио; под красным седлом и с заплетенной гривой он и вовсе похож на лошадку с карусели. А вот Хабеданк и Виллюн; Виллюн с гармоникой садится, а Хабеданк становится напротив и поднимает скрипку, пронзает над собой воздух смычком, задерживает его на одной ноте, пристегивает к ней короткую завитушку и сразу же сбивается на песенку Вайжмантеля, у Виллюна все десять пальцев уже бегают по кнопкам; забористая музыка, Вайжмантеля так и подмывает запеть. Мари зажимает ему рот.

— Что ты, рано!

Музыканты заняли место слева. Арена свободна, с последним звуком вбегает Антонелла.

— Представление начинается! — объявляет она, широко разводит руки, делает глубокий книксен, вовремя начинает свое коротенькое приветствие и вот уже встала, улыбается направо и налево и разочек в сторону передних ворот, где еще стоит Розинке: а вдруг кто-нибудь явится еще.

Представление началось. На очереди первый номер, знаменитый жонглер Скарлетто, этот мастер на все руки.

Во-первых, он артист, большой артист, директор единственного в ту пору цирка на Кульмской земле, цирка к тому же итальянского, затем, натурально, муж Антонии и, следовательно, двукратно отец семейства, далее, укротитель и одновременно импресарио, свой собственный, а также всего семейства и принадлежащего семейству чуда природы Франчески, а также Тоски, Казимиро и Эмилио, но прежде всего он цыган, хотя подчас в нем трудно признать цыгана; слишком уж артистичен подбор красок, зеленый цвет, белый, а вот красного маловато, значит, на поверхностный взгляд, маловато цыганского. Вот он стоит перед нами. Гордый и немножко смущенный множеством собравшейся публики. Он стоит выпрямившись, медленно подносит ко лбу правую руку, снимает колпачок, описывает им широкую дугу и при этом кланяется; да, и вот начинается его коронный номер.

Перед ним семь бутылок и горшочков и ваза, род бокала богемского хрусталя без крышки, пестрые шары и три обруча — зеленый, белый и красный.

Все это Антонио внес в двух корзинах, распаковал и расставил. Ну, а теперь сотвори с этим что-нибудь, Скарлетто! Антонио подаст тебе, что потребуется. А Кроликовский?

Кривоногий жандарм все еще стоит у стойки. Розинкина жена пододвигает ему стопку водки, вторую, надо примерно подсчитать: стопки четыре-пять еще можно поставить ему задарма, но наливать с передышкой; чтоб оставался здесь и не мешал представлению, это обойдется дороже, однако и угощение не должно стать слишком дорого, а потому наливать с передышкой.

Успею его накрыть, этого прыгуна, думает Кроликовский; толстой лапищей трет нос и пододвигает обратно стопку.

Уже третью? Розинкина жена предпочитает затеять разговор, и если нет другой завлекательной темы, то хотя бы про этого Левина, про историю с мельницей и моим дедушкой, о которой до сих пор все помалкивают, а может, сейчас и не помалкивают.

— Левин-то просился ехать с мужем в Бризен, как вам это нравится?

— Ну и что?

— Бог с вами, господин жандарм, разве муж станет встревать в такие дела.

— Ну да, с какой стати? — Кроликовский задумчиво постукивает по стакану, уж это-то Розинке должна наконец заметить.

— Вот именно, с какой стати! — Придется налить. Выходит, уже три стопки. — Знаете, господин жандарм, я, право, не знаю, выходит, все-таки будет суд. И что только эти евреи себе позволяют! Никто ж ничего не видал?

— Если дело лежит в окружном суде, — говорит Кроликовский, — кто-нибудь да найдется.

— Вы правда так считаете? — говорит Розинкина жена.

Да, Кроликовский правда так считает. На то и судьи. Надо же им что-то делать, когда поступает дело, все равно что, но делать. Так примерно рассуждает Кроликовский и говорит:

— Если поступает дело, ты, как чиновник, идешь ему вследствие.

Но у трактирщицы на этот счет свое мнение: рассказывай, это ты только здесь куражишься, а сам тоже не всякого хватаешь, знаем мы тебя!

— Но, принимая во внимание, — говорит Кроликовский, — что тем самым имеется в виду израильтянин, иудейского вероисповедания…

И, отхлебнув, успокоительно добавляет:

— Что надлежащим образом не имеет никакой роли в Германской империи.

Лучше бы Кроликовский придерживался своего обычного лексикона: «Ну и что?», или: «Каким образом?», или еще: «Вид, промысловое свидетельство».

Промысловое свидетельство.

— Пойду-ка взгляну, — говорит Кроликовский и поправляет портупею, но тут сразу же подскакивает эта Розинке и поднимает бутыль:

— Еще стопочку, господин жандарм.

Итак, четвертая. Это не повредит. Совсем уже было собравшийся уходить Кроликовский снимает каску, засовывает два пальца под воротник, чтобы не жало, и говорит, опираясь о стойку:

— У вас тут всегда что-нибудь да стрясется, прошлым летом — пожар.

Представление, думается мне, спасено. Теперь пойдут излияния.

А в риге гром аплодисментов, ими заслуженно награждают крысу Тоску за ее прыжок в воздух и сальто. Ничто не может сравниться с летающими крысами! И еще: подумать только, такой крохотный зверек!

Проповедник Феллер выразил это за всех: как же велик тот, что совершает сии чудеса с малой тварью. Вайжмантель услышал, он это давно знает и на всю ригу кричит Феллеру, указывая на Скарлетто:

— Я всегда говорил, что он кое-что смыслит, это ж он ее всему обучил!

И опять мы пропустили коронный номер Скарлетто, но, видно, номер