Книга Сестры - Георг Эберс

— Посмотри-ка туда, там опять что-то движется! — воскликнул жрец.

— О святой отец, твори скорей сильнейшие заклинания! Разве ты не видишь, как они растут? Они уже в два раза выше смертных людей.

Гороскоп взял в руки амулет, пробормотал несколько заклинаний, а глазами старался отыскать привидения, так испугавшие привратника.

— Как они громадны, — подтвердил он, найдя их наконец, — а вот теперь они втягиваются в себя, становятся все меньше и меньше, но… однако? Может быть, это только могильные разбойники высокого роста? Ничего сверхъестественного в их росте нет.

— Вдвое выше тебя, а ты ведь не мал! — вскричал сторож и приник губами к амулету в руке гороскопа. — И если б это были разбойники, почему их не окликнула стража? Почему их крики и стоны не разбудили караул, каждую ночь стоящий там? Опять этот ужасный жалобный крик! Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы подобные звуки вырывались из груди человека? Великий Серапис, я умираю от страха! Спустимся вместе, благочестивый отец, надо посмотреть моего больного сынишку. Кто видел такие вещи, тот не останется жив.

Действительно, покой города мертвых был нарушен, но души умерших не принимали никакого участия в ужасах этой ночи.

Молчаливый покой святыни нарушили люди. Полные ненависти и злобы, они хладнокровно совершили убийство другого человека, но, кроме этих зверей, были еще люди, которые во мраке этой жуткой ночи впервые познали лучшее чувство, вложенное небесами в души своих смертных детей.

Чудовище с львиной гривой, появление которого в пустыне так напугало привратника, быстро направлялось в Мемфис. Встречные путешественники, испуганные его диким видом, обращались в бегство или спешили скрыться. Между тем этим чудовищем был простой человек с горячей кровью, честным умом и верным дружеским сердцем.

Но встречавшиеся с ним люди не могли видеть его душу, а внешне он мало походил на обыкновенных людей.

Тяжело двигались его непривычные к ходьбе ноги, с трудом неся тучное тело; огромная борода, масса седых волос на голове, тревожный взгляд — все придавало ему вид, который мог напугать и мужественного человека.

Два торговца, ежедневно приносившие товары для пилигримов Серапеума, встретили его недалеко от города. Они посмотрели на него, и один из них сказал:

— Видел ты это задыхающееся чудовище? Если бы тот не сидел крепко в своей келье, я бы сказал, что это… отшельник Серапион.

— Глупости, — возразил другой, — обет его связывает крепче цепей и веревок. Это один из сирийских нищих, осаждающих храм Астарты.

— Может быть, — согласился равнодушно первый. — Идем скорей, моя жена зажарила гуся сегодня к вечеру.

Действительно, Серапион был клятвой привязан к своей келье, и все-таки торговец угадал: именно Серапион торопливо шел в город. После долгого заключения идти ему было очень трудно. Каждый камень на дороге болезненно отзывался на его босых ногах, изнеженных заточением, но при виде каждой женской фигуры он напрягал все усилия, чтобы идти скорей.

Некоторые могут хорошо чувствовать себя только на своем особом месте, но стоит им покинуть свою тесную обстановку — и они становятся смешны и странны своими особенностями.

То же самое случилось с Серапионом. В предместье города уличные мальчишки шумной толпой бежали за ним с насмешками и хохотом. Три разряженные девушки, отдыхавшие после танцев перед кабачком, при виде его громко расхохотались. К довершению потехи один солдат, как бы нечаянно, провел копьем по львиной гриве отшельника. Тогда только вспомнил Серапион, что годы заточения сделали его непохожим на других людей и что в таком виде его никогда не пропустят во дворец.

Серапион решительно вошел в первую попавшуюся лавку цирюльника, но при его появлении цирюльник в испуге отскочил за прилавок. Серапион велел поскорей остричь себе волосы и бороду и в первый раз после многих лет он увидел в зеркале свое лицо.

С горькой улыбкой кивнул отшельник своему постаревшему отражению и, расплатившись, вышел, не обращая внимания на сострадательные взгляды цирюльника и его помощника.

Пораженные странным видом отшельника, они приняли его за сумасшедшего. Напрасно цирюльник пытался во время работы завести с ним разговор, Серапион молчал и только раз крикнул своим низким басом:

— Болтай с другими, я спешу!

Действительно, ему было не до праздной болтовни. Сердце его сжималось страхом и нежной заботой, обливаясь кровью при мысли, что он нарушил обет, который поклялся хранить у одра умирающей матери.

Перед воротами дворца он попросил одного из стражей провести его к брату, а так как при этом он приложил серебряную монету, то просьба эта была немедленно исполнена.

Главк страшно испугался, узнав Серапиона. К поступку брата он отнесся в высшей степени неодобрительно, назвал его необъяснимым и преступным. Торопясь во дворец, Главк не мог уделить брату много времени, тем не менее Серапион узнал важные новости.

Отшельник узнал, что Ирена была увезена из храма не Эвергетом, а римлянином, что Клеа недавно была во дворце и уехала в колеснице, но что через пустыню ей придется идти пешком.

Бедняжка осталась совсем одна, а ей предстоял опасный путь, где могли на нее напасть необузданные солдаты и грабители могил или шакалы и гиены. Таким образом, она рисковала встретиться с опасным сбродом, она, такая молодая, прекрасная и беззащитная!

Снова охватил его тот же страх, какой напал на него в келье вечером, после ухода Клеа из храма. Он испытывал такое же состояние, как отец, который видит из окна своей темницы, что его любимое дитя окружено хищными зверями, и не может ничем ему помочь.

Перед глазами старца с ужасающей ясностью рисовались все опасности, угрожающие девушке в царском дворце, в городе, кишащем пьяными солдатами, в пустыне, наполненной разбойниками и зверями. Его пылкое воображение еще ярче подчеркивало все эти ужасы.

Как тигр в клетке, метался Серапион в своей темнице, натыкаясь на стены и поминутно бросаясь к окошку посмотреть, не вернулась ли Клеа.

Чем темнее становилось, тем больше разрастался его страх, а когда одна из пилигримок, на которую напали корчи, громко закричала в пастофориуме, он не мог больше выдержать, толкнул ногой много лет не открывавшуюся дверь своей кельи, дрожащими руками вынул из сундука серебряные монеты и спустился на землю.

Теперь Серапион стоял между своей тюрьмой и обводной стеной храма. Теперь только вспомнил он о нарушенном обете, о клятве, данной матери, и о своем первом бегстве.

В тот раз он бежал, потому что его манили радости и наслаждения жизни, и тот побег был преступлением. Сегодня же из тюрьмы его влекла та же любовь, которая раньше вернула его в заточение.

Он нарушил клятву, но великий Серапис умеет читать в сердцах людей. Его мать умерла, но при жизни она его так охотно прощала. И так ясно увидел он ее милое лицо, что невольно кивнул ей головой.