Книга Седьмой сын - Орсон Скотт Кард

Кровать Сказителю устроили в большой комнате. Он было предложил лечь спать на полу у кровати Элвина, но Миллер покачал головой и ответил:

– Это мое место.

Сказитель долго крутился с боку на бок, но сон не шел. Посреди ночи он наконец не выдержал, зажег лампу лучиной из очага, накинул куртку и вышел на улицу.

Ветер яростно набросился на него. Надвигалась буря и, судя по запаху, витавшему в воздухе, несла снег. В большом сарае беспокойно перекликались животные. Сказитель вдруг подумал, что, может быть, не он один гуляет сегодня ночью. В тенях могли затаиться краснокожие, могли бродить среди пристроек фермы, следя за ним. Он вздрогнул и усилием воли прогнал страх. Слишком холодно сегодня. Даже самые кровожадные, больше всех ненавидящие бледнолицых чоктавы и крики, живущие на юге, не такие дураки, чтобы бродить по лесу, когда вот-вот разразится буря.

Вскоре с неба повалит снег, первый за эту осень, но быстро он не стает. Сказитель чувствовал: снежить будет весь завтрашний день, потому что воздух, идущий за бурей, был еще холоднее. Снежинки будут пушистыми и сухими, такой снегопад длится час за часом, все выше громоздя сугробы. Если бы Элвин не поторопил их, настояв доставить жернов за один день, им пришлось бы тащить камень сквозь пургу. Пробираясь через грязь и слякоть. И переломанной ногой дело бы не обошлось.

Сказитель сам не заметил, как добрел до мельницы. Он очнулся от раздумий, стоя у жернова. Камень казался неимоверно огромным, даже невозможно было представить, что кто-то смог поднять его. Сказитель снова дотронулся до верхней части жернова, осторожно, чтобы не порезаться. Пальцы пробежались по глубоким нарезкам-желобам, в которых будет скапливаться мука, когда большое водяное колесо закрутится и стронет с места малый жернов. Так же степенно крутится Земля вокруг Солнца, год за годом, перемалывая время в пыль, как мельница превращает зерно в муку.

Он внимательно осмотрел пол, там, где земля подалась под весом жернова, заставив его перевернуться и чуть не убив мальчика. Дно выемки поблескивало в свете лампы. Сказитель сел на корточки и дотронулся до блестящей поверхности пальцем: с полдюйма воды. Она, должно быть, давно собралась под землей, подмыв ее изнутри. Так, чтобы сверху ничего не было видно. Чтобы немедленно провалиться, когда что-нибудь большое попробуют прокатить по мельнице.

«Ага, Рассоздатель собственной персоной, – подумал Сказитель. – Наконец-то ты проявился, но я построю вокруг тебя крепкие стены, и ты никогда не выберешься из своей тюрьмы». Но, как странник ни напрягал зрение, он так и не увидел дрожащего воздуха, о котором упоминал седьмой сын Элвина Миллера. В конце концов Сказитель поднял с полу лампу и покинул мельницу. С неба падали первые снежинки. Ветер почти утих. За какие-то секунды снегопад усилился настолько, что в свете лампы затанцевали целые рои снежинок. К тому времени, как Сказитель добрался до дома, землю покрыл серый налет снега, а лес совсем исчез за снежным покрывалом. Странник зашел в дом, не снимая ботинок, упал на свое ложе у очага и быстро заснул.

12. Книга

В очаге день и ночь полыхал огонь, и камни настолько раскалились, что светились от жара; воздух в комнате Элвина был сух и горяч. Мальчик без движения лежал на постели, правая нога, обмотанная тяжелыми бинтами, словно якорь, приковывала его к постели. Остальное тело казалось невесомым, оно плавало, ныряло, перекатывалось, ныло. Голова кружилась.

Но ни веса ноги, ни головокружения Элвин не замечал. Его врагом была боль, постоянные приступы мешали сосредоточиться на задаче, поставленной перед ним Сказителем: излечить себя.

И в то же самое время боль была ему другом. Она возвела вокруг него настолько высокие стены, что он даже не осознавал, где находится, – лишь краем разума он продолжал отмечать, что лежит в каком-то доме, в какой-то комнате, в какой-то постели. Внешний мир мог гореть ярким пламенем, рассыпаться в прах – он бы этого не заметил. Сейчас Элвин исследовал внутренний мир.

Сказитель и половины не знал из того, о чем говорил. Нарисовать в уме картинку – мало. Его нога не излечится, если он притворится, будто бы с ней все нормально. И все же Сказитель подкинул ему одну верную мысль. Если Элвин умел чувствовать сквозь скалу, мог находить в камне слабые и сильные стороны и учить его, где ломаться, а где держаться крепко, то почему бы ему не проделать то же самое с кожей и костью?

Сложность заключалась в том, что кость и кожа были неотделимы друг от друга. Скала отдаленно напоминала человеческое тело, но кожа слой за слоем менялась, поэтому разобраться, что откуда, оказалось вовсе не легко. Он лежал с закрытыми глазами и впервые в жизни заглядывал в собственную плоть. Сначала он пытался следовать за болью, но эта тропа никуда его не привела, он добрался лишь до места, где все было разрублено, раздавлено и перемешано – верх от низа не отличить. Спустя некоторое время он предпринял другую попытку. Он прислушался к биению сердца. Сначала отвлекала боль, но вскоре он полностью замкнулся на мерном стуке. Если что-то и происходило в окружающем мире, он не знал этого, потому что боль отсекла все звуки. А ритм ударов сердца заслонил собой боль – не полностью, но большей частью.

Элвин пустился в путь по венам, следуя широкими, сильными потоками, затем ручейками. Несколько раз он сбивался с дороги. Иногда в сознание врывался особо сильный укол боли в ноге и требовал внимания. Но постепенно, начиная снова и снова, он нашел тропку, ведущую к здоровой коже и кости левой ноги. Там кровь неслась не так стремительно и вскоре привела его туда, куда нужно. Он рассмотрел слои кожи, напомнившие ему луковицу. Он изучил и запомнил их порядок, узнал, как связываются друг с другом мускулы, как крепятся крошечные вены, как вытягивается и облегает кость кожа.

После этого он снова пробрался в больную ногу. Лоскут кожи, который пришила мама, большей частью отмер, начав загнивать. Однако Элвин-младший уже знал, как можно спасти его – не весь, но хотя бы часть. Он нащупал раздавленные концы артерий вокруг раны и начал принуждать их срастись, точно так же, как когда-то проделывал трещинки в скале. С камнем, впрочем, было неизмеримо легче: чтобы создать трещинку, нужно было чуть-чуть поднажать, вот и все. С живой плотью дело шло медленнее, чем ему бы хотелось, поэтому он отказался от попыток залечить все разом и сосредоточился на одной, основной артерии.

Он стал изучать, каким образом она использует кусочки того, кусочки сего, как и чем восстанавливается. Большей частью происходящее было слишком сложно для восприятия Элвина. Миниатюрные комочки стремительно сновали то туда, то сюда. Однако он сумел заставить тело освободиться от оков и позволить артерии зарасти самой. Он посылал ей все необходимое, и довольно скоро она приросла к загнившей коже. Потратив немножко времени на поиски, он наконец обнаружил концы раздавленной артерии, совместил их и послал кровь по вновь возведенному мостику.

И поспешил. Он почувствовал, как по ноге разлилось волной тепло – из-под мертвой кожи забил десяток фонтанчиков крови: артерия не сумела вместить всю кровь, которую он протолкнул. Медленнее, медленнее, медленнее. Он проследовал за кровью, которая теперь сочилась, а не била, и заново принялся сращивать кровяные сосуды, артерии с венами, пытаясь следовать образцу, который видел в левой ноге.