Книга Малуша. Книга 1. За краем Окольного - Елизавета Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И казалось, что с этой вершины она может увидеть все те дальние земли, если приглядится получше.
Сбросив наземь плащ, Дедич вытянул из-за спины кожаный чехол и вынул из него гусли. Мальфрид и раньше замечала, что плащ у него топорщится на спине, и догадывалась, что там. Мельком она заметила вырезанное на широком конце еловой длинной доски изображение Ящера, но отвела глаза. Видно было, что гусли очень старые, выглаженные руками не одного поколения певцов.
Дедич заиграл. От первых же звуков по спине Мальфрид пробежала дрожь, а на глазах выступили слезы. Струны у гуслей были настоящего красного золота – из тянутой золотой проволоки, ей ли не различить. От частого употребления они ярко блестели под солнцем, и казалось, что на лучах, а не на струнах играет Дедич, из прядей волос Солнцевой Девы извлекает эти звуки – звонкие, нежные, проникающие в самую глубину сердца. По ловким, уверенным движениям его сильных пальцев было видно, какой он искусный игрец, и заигрыш лился, будто сверкающий поток, с вершины Волховой могилы, несомый ветром к реке, к бору, к зелени лугов и синеве неба.
Потом он запел.
Мальфрид уже слышала, как Дедич поет – на весеннем пиру у Сванхейд, а до того еще два раза зимой, когда он вместе с гуслями заходил на девичьи попряды к Призоровой большухе, своей стрыине. Мальфрид уже знала, какой у него красивый голос, как он искусен в этом деле – да без этого он и не стал бы Волховым служителем. Но сейчас, под открытым небом, голос его сливался с ветром, с блеском Волхова, с синевой неба, которое здесь казалось таким близким, – и обретал божественную красоту и силу. Он будто гладил по сердцу, проникая в глубину человеческого тела, и что-то там внутри отзывалось ему. Та самая искра, что роднит человека с божеством и позволяет говорить с ним, сливаться с ним…
Плавный напев захватывал; девушки почти сразу начали приплясывать, переступать на месте. Как положено на обрядовой пляске, они делали маленький шаг в сторону одной ногой, приставляли к ней другую, потом обратно. Вот уже весь строй их колебался, как волна, под единый лад. Мальфрид притоптывала со всеми; звуки золотых струн и низкого, звучного голоса певца сладко пронизывали ее грудь и растекались теплом в крови. Она смотрела то на Дедича, то на Волхов, то на небо и везде видела отклик на радость, что заполняла все ее существо. Это была не просто песня – это были чары, призывавшие чуров в проводники и позволявшие обычным людям услышать дыхание речного божества – то, что сам Дедич слышал всегда.
Дедич все играл, и Мальфрид стояла, готовая слушать бесконечно. Кто-то подтолкнул ее в бок: Чаронега показывала знаком, что надо встать по кругу. Мальфрид сделала несколько шагов и оказалась слева от идола. Звучание струн заполняло ее целиком, несло радость и ожидание чего-то прекрасного. От этого близость Волха, мужа-змея, внушала ей еще больший трепет. Она не хотела смотреть на него, но невидимая сила не давала отвести взор.
В круг вышла Весень. Она расстелила на земле белый четвероугольный плат, потом стянула с пальца свое золотое кольцо, поцеловала его и положила на плат. Потом достала из короба изогнутую кость. Мальфрид пригляделась: это было ребро какого-то животного, явно очень старое и выглаженное, так что шероховатая поверхность кости сделалась гладкой, как стекло. Весень положила ребро в середину плата, концами вверх.
– Помогайте, боги, стрелочку вертеть! – сказала Весень, чашей подняв руки, и девушки в один голос воскликнули:
– Слава!
– Стрелочку вертеть, судьбу девичью пытать!
– Слава!
– А чья стрелочка, той и перстень золотой!
– Слава!
– А чей перстень золотой, той и жених молодой!
– Слава! Слава! Слава!
На последних словах девушки разом опустились на колени – будто белые лебеди сели на широкий луг. И Мальфрид среди них, в своем красном платье, будто мак среди белых нивяниц. Теперь она поняла, что будет происходить. И что золотое кольцо, которое носила Весень, та получила вовсе не от своего Гостилы, Призорова сына, а от иного жениха. Того, который всякую весну выбирает новую невесту.
Дедич играл; звуки струн были как ветер, что не даст обвиснуть парусу и все несет, несет дух по невидимым волнам, навстречу божеству, указывает путь… Взглянув мельком ему в лицо, Мальфрид вдруг подумала: а ведь эта рыжая борода при темных русых волосах – тоже, как и дивный голос, знак избранности, благоволения богов… Эти звуки, пронзая все ее существо, ощущались почти как ласки невидимых рук.
Больше она ни о чем подумать не успела. Гусли умолкли, но Мальфрид не сразу заметила, что Дедич больше не играет: пение солнечных струн еще жило в ней, наполняло ее всю. Шагнув в девичий круг, Дедич крутанул кость за середину, та принялась стремительно вращаться. Ее концы в движении слились в сплошное кольцо, и Мальфрид не могла оторвать от него зачарованных глаз. Она глубоко дышала от волнения, по коже бежали мурашки, и звуки гуслей еще отдавались где-то внутри. А вокруг расстилался простор, и Волхов играл бесчисленными бликами, притягивая взор…
Невольно Мальфрид взглянула на реку. Вдруг осознала, как широк Волхов, как глубок, как холодны, должно быть, его воды ближе к сумраку дна, как сильно течение, способное нести человека, будто лист…
Вокруг раздался многоголосый радостный крик. Очнувшись, Мальфрид глянула в середину круга. Кость перестала вращаться, и один из ее концов, с вырезанной стрелкой, указывал прямо на нее.
Глубоко втянув воздух, она замерла. Девы вокруг скакали от радости, особенно старшие – Нежана, Чара и Людослава. Для них этот жребий был третьим, и на грядущих Купалиях они смогут выбрать себе жениха. Кое-кто и сейчас поглядывал на Бера, стоявшего среди других мужчин на краю площадки. Весень не прыгала – для этого она была слишком чинной, но облегчение на ее лице отражалось более сильное, чем у прочих.
