Книга Порочные привычки мужа - Джейн Фэйзер

Аурелия помолчала, пытаясь успокоить душевное волнение, потом продолжила:

— Но случилось так, что мы на самом деле понравились друг другу, и лично мне интересно узнать, что же превратило тебя в человека, который так мне понравился. Неужели и тебе совсем неинтересно, что сделало меня мной?

Ритмичные, размеренные движения щетки продолжались. Гревилл смотрел вниз, на шелковистую массу волос у себя под рукой. В теплой комнате они быстро высыхали, и среди светлых прядей он видел узкие прядки золотистого цвета, а пару раз под светом лампы мелькнули даже рыжеватые.

— Такие красивые волосы, — невольно пробормотал он. Аурелия вскинула брови театральным раздосадованным жестом.

— Я польщена, благодарю за комплимент, Гревилл, но вряд ли это достойный вклад в дискуссию, начал которую — позволь уж напомнить — именно ты.

Гревилл кивнул:

— Так оно и было… так и было. Что ж, дорогая моя, мне очень интересно, что именно сделало тебя той самой женщиной, которая мне нравится и которую я уважаю. Для меня жизненно важно понять это, чтобы работать с тобой. Я должен знать, насколько это вообще возможно, как ты поведешь себя в тех или иных обстоятельствах.

— И это все? — Аурелия уставилась на него в зеркало потрясенным взглядом.

Гревилл замер, словно пригвожденный к месту этими бархатными глазами. Конечно же, это далеко не все. Но он не может в этом признаться, потому что такое признание убирает щит отчужденности, спасавшей его все эти годы и сделавшей его столь превосходным исполнителем. Отчужденности, которая убережет и Аурелию с ее дочерью.

— И это все, Гревилл? — повторила она, видя, как его серые, обычно ясные глаза затуманились смятением.

Гревилл думал о доне Антонио, наблюдавшем за игравшей Фрэнни, о его хищном пристальном взгляде. Испанец гадал, как лучше воспользоваться крохами информации о предполагаемом слабом месте Гревилла. Фолконер отлично знал, что не может позволить себе расслабиться. Он не раз видел, что случается с человеком, павшим жертвой привязанности.

— Так должно быть, — произнес он, наконец. Аурелия вскочила с пуфика; круто повернулась к нему и крепко схватила за руки.

— Нет, Гревилл, не должно.

— Да, Аурелия, должно. — Он отвел ее руки, опустив их вниз. — Это не значит, что я не могу желать чего-то другого. Но ты должна согласиться с тем, что я знаю, как наилучшим образом выполнять работу — а эта работа не допускает никаких нежных чувств. И выбрал эту работу я сам — как и Фредерик.

— И ты пытаешься мне сказать, что Фредерик отказался от всех теплых и любящих мыслей о нас… о Фрэнни и обо мне? — возмутилась Аурелия. Она стояла неподвижно, впившись в него взглядом, словно пыталась увидеть что-то за этими непроницаемыми серыми глазами.

— У него не было выбора, — просто ответил Гревилл.

— Значит, ты говоришь, что если бы он не погиб, если бы когда-нибудь у него появилась возможность вернуться домой, он бы этого не сделал, потому что отказался от всех родственных уз? Он перестал быть отцом или мужем?

Она покачала головой и сердито шагнула к камину.

— Я не верю в это. Фредерик никогда бы не пошел на такое… никогда не забыл бы вот так запросто о своей жизни, о друзьях и семье. Он не ушел в монастырь. — Аурелия снова повернулась к Гревиллу, обхватив себя руками. Блестящие волосы разметались по плечам, а в карих глазах плескались гнев и боль.

— Считай, что именно это он и сделал, — мягко произнес Гревилл. — Фредерик знал, что если он хочет быть хорошим агентом, то должен оставаться мертвым — и для тебя, и для всех людей из своего прошлого. Он принял решение, сделавшее для него невозможным возвращение к прежней жизни. Фредерик Фарнем погиб при Трафальгаре. На улицах Коруньи погиб вовсе не Фредерик Фарнем, Аурелия.

— Значит, и ты для своей семьи умер?

Гревилл иронически усмехнулся.

— Я умер для своей семьи в момент рождения. Я едва не убил свою мать, чего отец мне так и не простил. Во всяком случае, он не простил мне последствий моего рождения. Мать удалилась в свой собственный мир и, очевидно, забыла о моем существовании… или просто сбросила меня со счетов. Суть-то та же самая. И точно так же она забыла про существование моего отца — или вычеркнула его из памяти. — Он постучал костяшками пальцев по комоду. — Пожалуйста, Аурелия. Ты спрашивала? Вот тебе вся история моего детства и юности… как она есть.

— Прости, — сказала Аурелия и крепко обняла Гревилла. — Мне жаль, что тебе выпало такое печальное детство, но я не жалею, что ты рассказал мне о нем.

Не почувствовав никакого отклика от застывшего Гревилла, она опустила руки и шагнула назад.

— Я больше не буду на тебя давить, ты из-за этого слишком сильно переживаешь. Если тебе нужно идти, иди, я не задерживаю тебя.

Казалось, что Гревилл колеблется. Потом он досадливо провел рукой по своим коротко остриженным волосам и сказал:

— Ты спустишься вниз к обеду?

— Нет, я попросила Эстер принести поднос в мою гостиную. — Аурелия повернулась к трюмо, взяла щетку и стала скручивать волосы в низкий узел.

— Я думал, ты пойдешь на концерт Паганини.

— Я не очень хорошо себя чувствую.

— О-о. — Гревилл направился к двери и вдруг добавил: — А я-то собирался пойти с тобой.

Это прозвучало так робко, подумала Аурелия. Поразительно для такого человека, как он. Словно он окончательно растерялся, пережив совершенно незнакомые для себя чувства.

— Можешь пойти сам и извиниться за меня, — предложила она, закрепляя на скрученном узле сетку для волос. — Там будет Корнелия.

— Нет-нет… думаю, я тоже проведу спокойный вечер. — Гревилл положил руку на ручку двери и оглянулся на севшую у трюмо Аурелию. — Мне заглянуть к тебе перед сном?

— Сколько угодно, — легко отозвалась она. — Правда, я собиралась лечь пораньше, так что, может быть, уже буду спать.

— Что ж, я испытаю судьбу, — сухо произнес Гревилл и вышел.

Аурелия сидела перед трюмо и размышляла о том, что здесь только что произошло. Они затронули больные места, вплотную приблизились к неким эмоциональным границам, хотя Гревилл изо всех сил пытался этого избежать. И пока она не могла решить, хорошо это или плохо.

— Мне кажется, совсем не обязательно надевать официальный вечерний костюм ради этого события, Аурелия. — Гревилл, отряхивая шелковый рукав темно-серого сюртука, вошел в спальню Аурелии в пятницу, перед суаре у Лессингемов.

— Разумеется, не настолько официальный, как для «Олмака», — отозвалась она и повернулась к мужу, продолжая держать руку вытянутой — Эстер застегивала ряд крохотных пуговок на манжетах длинных пышных рукавов ее платья. — Этот вполне подойдет. Ты выглядишь очень модно.

И действительно, к хорошо сидевшему шелковому темно-серому сюртуку и облегающим трикотажным светло-серым панталонам Гревилла придраться было невозможно — разве только возмутиться, что мужественная мускулатура так откровенно подчеркивается покроем костюма.