Книга Память любви - Бертрис Смолл

А теперь у меня голова раскалывается от обилия знаний. Хорошо, я попытаюсь полюбить Рашида, обещаю. Но почему ты заговорила о ребенке? А если родится мальчик? Он может стать соперником твоего сына! Разве этого ты желаешь?

— Мохаммед — наследник отца и будет на много лет старше твоего ребенка, — отмахнулась Алия.

— Значит, по обычаю трон наследует именно старший сын?

— Нет, но все знают, что именно Мохаммед станет преемником отца.

— Но представь: а если я тоже рожу сына? Что, если халиф, да живет он сто лет, не отправится в рай, пока моему мальчику не исполнится двадцать? Что, если он полюбит его сильнее, чем Мохаммеда, хотя бы из-за тех чувств, что испытывает ко мне, и назовет своим преемником? Вряд ли тебе это понравится, Алия! — заметила Ронуин.

Противоречивые эмоции сменялись на лице Алии.

— Ты права, — честно призналась она наконец.

— В этом кроется немалая опасность, — подтвердила Ронуин. — Предпочитаю сохранить твою дружбу, Алия, а не вынашивать соперника Мохаммеду.

— Но у тебя может родиться дочь, — возразила та, — а Рашид жаждет иметь девочку, столь же прекрасную, как ты.

У него рождаются не только сыновья!

— Он берет меня едва ли не каждую ночь, обильно орошая семенем мой потаенный сад, так что скорее всего это будет сын. Я знаю, что делают в гареме для предотвращения зачатия. Найлек все объяснила. Пожалуйста, дай мне немного времени, прежде чем я перестану принимать по утрам отвар. Мне нужно подумать. Даже если он посчитает меня бесплодной, все равно не перестанет любить и наслаждаться моим телом. Может, я и в самом деле сумею хоть немного полюбить его, — попросила Ронуин.

— Она мыслит куда разумнее, чем я предполагал, — вмешался Баба Гарун, выступая из-за висевшего на стене ковра. — Не осудите меня за то, что подслушивал. Вы знаете — я лишь исполнял свой долг. Разве не я был с тобой рядом с самого твоего детства, госпожа Алия? Госпожа Hyp мудро оценила последствия столь серьезного шага. А вдруг халиф и в самом деле полюбит ее сына больше, чем принца Мохаммеда? Вряд ли она будет поощрять подобные вещи, ибо по природе не зла и не тщеславна, но не в нашей воле управлять чувствами халифа. Тогда разразится настоящая катастрофа — как для Синнебара, так и для всех нас. Прислушайся к Hyp, госпожа!

— Судьбу, дорогой Баба Гарун, не перехитришь. Недаром у евреев есть поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает», — спокойно ответила Алия. — Если Рашид желает дитя от Hyp, ее долг — подарить ему сына или дочь.

Но я готова исполнить ее просьбу и немного подождать, прежде чем она выполнит этот долг.

— Слушаю и повинуюсь, госпожа, — пробормотал евнух.

Ронуин послушно склонила голову перед первой женой халифа, но после передала Найлек их разговор.

— Дитя! — обрадовалась Найлек. — Чудесно, просто чудесно! Я сразу поняла, что боги улыбаются тебе! Госпожа Алия правду говорит: халиф любит тебя. Многие в гареме сгорают от ревности, хотя ты их даже не замечаешь.

— Меня мутит от них, — отозвалась Ронуин. — Целыми днями ничего не делают, только лежат, едят сладости и прихорашиваются в надежде, что халиф их заметит. Мне куда интереснее общество госпожи Алии.

— В городе появился прекрасный юный музыкант. Голос у него как у соловья. Он поет в чайхане, и весь город сбегается слушать его по вечерам, — сообщила Найлек. — Халиф повелел ему послезавтра прийти во дворец и развлечь нас песнями и игрой на лютне.

— Но как это возможно? — удивилась Ронуин. — Мужчинам не позволено видеть наши лица.

— Весь гарем, кроме тебя и госпожи Алии, рассядется в нишах, за занавесками. А вам разрешат сидеть у ног халифа, в чадрах, разумеется, — пояснила Найлек. — Кроме вас, будет всего несколько гостей; визирь, казначей и имам. Праздник в узком кругу.

— Я всегда любила музыку, — задумчиво вздохнула Ронуин, — хотя наша музыка совсем не такая, как у вас.

— Этот музыкант — чужеземец. Он и его друзья поют на разных языках. Может, и на твоем тоже.

— — Сомневаюсь, — покачала головой Ронуин. — Валлийский — трудный язык. Почти такой же сложный, как арабский.

— На котором ты теперь говоришь безупречно, — добавила Найлек.

— Значит, мы услышим их послезавтра? — уточнила Ронуин.

— Баба Гарун еще не сказал точно. Во всяком случае, скоро.

Упоминание о редкостном развлечении всполошило весь гарем. Срочно шились новые платья, ходили самые невероятные слухи о нарядах жен халифа. Известие о том, что им предстоит сидеть у ног халифа, вызвало бурю зависти.

— Почему им все можно? Только потому, что они жены? визжала одна из наложниц, вплетая в волосы жемчужные нити.

— Именно потому, что они жены и родили халифу детей, — одернула ее более разумная.

— Нет у Hyp никаких детей!

— Но она самая прекрасная в мире женщина, и халиф ее любит, — напомнила вторая.

Первая неохотно кивнула. Ни для кого не было тайной, что Рашид аль-Ахмет потерял голову из-за белокурой красавицы. Нужно отдать должное госпоже Hyp: она ведет себя скромно, несмотря на благоволение повелителя, и старается сохранять дружбу с госпожой Алией.

День празднества все приближался, и волнение достигло высшей точки. Наконец как-то вечером Баба Гарун повел обитательниц гарема в тронный зал и велел устроиться в нишах, за тонкими занавесками, через которые были лишь смутно видны их силуэты. Рашид аль-Ахмет восседал на золотом, украшенном драгоценными камнями низком троне, установленном на черном мраморном возвышении.

По правую руку сидел Мохаммед, его макушка едва достигала коленей отца. Слева сидел второй сын. Омар. Правитель Синнебара был облачен в галабию из золотой парчи. Темноволосую голову венчал небольшой золотой тюрбан с огромным рубином в центре. Сыновья были в простых белых галабиях, с непокрытыми головами.

Для Алии была специально приготовлена алая шелковая подушка, положенная на одну ступеньку ниже возвышения.

На ней была алая аба в тон подушке, отделанная золотом и красиво оттенявшая волосы. Подушка Ронуин была из серебряной парчи и лежала на две ступеньки ниже возвышения. Простая аба из бирюзового шелка, отделанного серебром, удивительно ей шла. Обе женщины были закутаны в прозрачные чадры, хотя всякий, кто дал бы себе труд присмотреться, разглядел бы их лица. Но ни один мужчина в зале не осмелился бы на подобную дерзость.

При появлении музыкантов настала тишина. Все трое были в широких белых одеяниях, с накинутыми поверх бурнусами. Самый высокий выступил вперед, двое сели на пол и стали настраивать инструменты.

— Повелитель, я начну с песни своей родины, — объявил он.

Ронуин вздрогнула. Этот голос!

Музыканты заиграли знакомую мелодию.

— Сестра, если ты здесь, ответь, чтобы я точно знал, что нашел тебя, — пел Глинн. — Я так долго был в пути. Спой мне, моя родная!