Книга Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В августе на Петин день рождения слетелась, по меткому выражению Елены Фердинандовны, на семейный шабаш вся их бабская эскадрилья – старшие кровные сестры Нора и Рита. Старшая Нора была в шикарном платье и дорогущем жемчуге, вся из себя светская дама, супруга врача и преподавателя медицинского университета. Ритка крутила отчаянный роман то ли с киевским комиссаром, то ли с партийным чиновником, то ли с обоими. Она вышла курить на галерею и вызвала с собой именинника.
– А ну-ка, признавайся, что стряслось? Влюбился?
– Нет! – вспыхнул Петька. – Никогда!
– Понятно, – Ритка затянулась. – Влюбился, а она тебя не замечает. Потому что королевы таких зануд не замечают.
– Неправда! Мы целовались, – ляпнул Петька, поплывший от выпитой наливки.
– Ого! Поздравляю! А страдаешь чего? Неужто понесла?
– Что понесла?
– Яйцо! Да ладно, ничего, – хихикнула Рита и потрепала его по голове. – Поссорились?
– Да. Я не знаю, что делать. Я виноват.
– Ну ты виноват по-любому. Во всех ситуациях, даже когда думаешь, что прав. Это на будущее учти – так будет быстрее и дешевле. А пока, сударь, или как там теперь, товарищ, есть два варианта. Сделай что-нибудь сумасбродное – выложи цветами ее имя под окнами, приди стреляться от несчастной любви, предложи ей сбежать вместе в Париж… – Рита увлеченно рисовала дымящимся мундштуком затейливые орнаменты в стиле русского модерна.
– Рита, мне четырнадцать, – вздохнул Петя.
– Забыла. И что ты зануда немецкая – тоже забыла.
– А ты, можно подумать, нет.
– А я веселая и легкая, не то что ты. Сейчас еще со мной поссоришься, – она легонько стукнула его по лбу. – Не пререкайся с барышнями. Сразу винись. Тут же, пока она в голове не накрутила себе обиды. Давно поссорились?
– Сорок три дня назад.
Рита сморщила носик и вздохнула:
– Плохо дело… Надо удивить или зацепить…
– Как? – Петька впервые за сорок три дня оживился.
– Ну как? Удивить поступком или подарком, чтобы поняла, как сильно любишь.
– Вот еще! Не люблю я ее!
– Я так и поняла. Так вот, хвостиком виляешь, подарок невиданный даришь, про чувства свои говоришь и если сразу не прогнала – немедленно целуй.
– А если не поможет?
– А если не поможет – тогда ва-банк.
– Куда?
– Тогда пан или пропал. Заведи другую.
– Не хочу другую!
– И не надо – сделай так, чтобы она приревновала, – мигом вернется. Ну или навсегда разбежитесь. Прогуляйся перед ней с другой, комплиментов наговори, чтобы она слышала. Тебе ж терять нечего. Поверь, если придумаешь необыкновенный подарок, она простит и вернется.
Через двор, задрав нос, шла Женька. Она стрельнула глазами в сторону Петькиной галереи и пошла дальше. Этой доли секунды Рите хватило, чтобы увидеть ее взгляд и, повернувшись, посмотреть на брата.
– О божечки… Петя… Ну ты влип. У меня для тебя две новости – хорошая и плохая. Хорошая – она в тебя влюблена по уши, а плохая…
Петька подскочил, чмокнул в макушку Ритку и умчался в квартиру.
Она поправила прическу и затянулась:
– А плохая – этот клятый суржик к тебе не вернется.
Через неделю Петя раздобудет финку и сделает на ней гравировку «Б. Е. И.» – Беззуб Евгения Ивановна. Вложит в шикарную бархатную дамскую сумочку, которую с барского плеча подарит Норка.
С началом нового учебного года Петя встретит Женю у Мариинской гимназии и протянет подарок. Выдержки ей хватит до ближайшей лавочки у Соборной площади. Женское любопытство способно сломать даже самые высокие нравственные устои и смертельные обиды. Женька возьмет сумочку, а потом вытащит нож.
– Осторожно. Острый, как бритва, – скажет он. – Хочешь, научу им драться или метать?
Женька растает и улыбнется. Петька робко прикроет ладошкой ее пальчики. Она не отстранится.
Петька вспомнит совет сестры и, забыв, что они в центре, на лавке недалеко от гимназии, притянет Женьку к себе и поцелует. Она ответит на поцелуй. И тут у застегнутого до горла, дисциплинированного и системного, как словарь Брокгауза и Эфрона, Петьки начисто сорвет крышу. Он сделает то, о чем мечтал последние полгода – сгребет в ладонь Женькину развитую не по годам грудь. И тут же получит по морде. Женька вскочит как ошпаренная:
– Совсем стыд потерял? Я тебе что, шалава привокзальная?! Не подходи ко мне никогда!
Он опять сам все испортил.
Аня привезла из санатория не только загар и румянец. В кармане ее льняного платья вместе с «куриным богом» – дырявым камешком с пляжа Черноморки – лежало присохшее к нему бурой водорослью большевистское сердце.
В санатории политкаторжан народу было немного, а женщин всего три – две пламенные революционерки без возраста и вторичных половых признаков и Анюта с блокнотом. Оживая после солнечных и морских ванн, отъедаясь в столовой, к концу первой недели она внезапно поняла, что не умрет. Эта уверенность ускорила выздоровление, а юное тело жадно впитывало свет и сливочное масло. Костлявый подростковый скелет, обтянутый бледной кожей, внезапно приобрел женскую текучесть линий и дерзко торчащую юную грудь. Золотистый пушок на загорелых предплечьях и бедрах, выгоревшие от соли и воды кудри… Когда Анька, потупившись, заходила в столовую – зависала гробовая тишина. Товарищи выздоравливающие революционеры, забыв про шоколад и бульон, пожирали глазами ее точеную фигуру и обсыпанные песком икры.
Они все были старые. И ужасно огорчали юную большевичку своим непрофессиональным интересом.
Однажды Анька зазевалась на пляже и чуть не опоздала на женский час в душевых. До пересменки оставалось десять минут.
«Успею!» – подумала она и рванула мыться. В закрытом санатории была даже горячая вода.
Несмотря на жару, она стояла под обжигающим душем в облаке пара, наслаждаясь теплом, пока вдруг не услышала сиплый мужской голос:
– Товарищ, дайте мыло!
Аня оглянулась и заверещала – за ее спиной стоял здоровенный голый мужик и близоруко щурился. Она рванула из-под душа, пытаясь не коснуться нежданного гостя, неловко выгнулась, поскользнулась на повороте и потеряла равновесие.
Мужик рефлекторно выставил руки и поймал падающую Аньку, которая вцепилась в его предплечье.
– Осторожно! – рявкнул он и, наконец сообразив, что это девушка, разжал руки.
Анька взвизгнет и умчится.
Легендарный революционер, член еврейской социалистической партии Бунд с 1900 года, отсидевший за покушения и убийства полицейских в десятке городов от Минска до Нью-Йорка, каторжанин с пожизненным сроком, а ныне совершенно обескураженный Зампред одесского ГУбЧК Макс (Мендель) Дейч выкрутит краны до ледяной воды, чтобы унять спонтанную эрекцию.
