Книга Любовь за вредность - Татьяна Герцик

Боль была как от удара ножом в спину. Я вспомнила, что и Лена, и Галина Гавриловна работали в книгохранении в одно и то же время и, следовательно, хорошо друг друга знали. Отпираться было глупо, и я обреченно кивнула. У Галины Гавриловны руки даже сами по себе сделали несколько больших взмахов, прежде чем устроиться на столе подле хозяйки. Она полувосторженно-полуобвиняюще упрекнула меня:

— А говорила, что ты здесь ни при чем!

Я пожала плечами:

— Повторяю: в этой истории я личность статическая. Да и о чем говорить — мы уже расстались.

Галина Гавриловна разочарованно выпрямилась, глядя на меня с такой обидой, будто я отобрала у нее любимую игрушку.

— Как же так? Я думала, что вы скоро свадьбу сыграете, а ты… — Заметив мое затуманившееся лицо, тут же начала давать никому не нужные советы: — Но ты не переживай, мужчины — существа трусливые. Он еще опомнится и вернется. И все у вас будет хорошо!

Я неохотно засмеялась:

— Нет, Галина Гавриловна, хорошо не будет. К тому же это я разорвала наши отношения. Зачем мне это? Я по жизни волк-одиночка. Меня длительные отношения угнетают…

Этого она вовсе понять не могла. Как же так, это был мой последний шанс на счастье! Смотрела она на меня, как на чудо морское. Конечно, любая женщина должна стремиться замуж, и меня она воспринимала как некую аномалию. Я не стала дожидаться продолжения, попросила ее никому ничего не говорить и ушла в свой отдел.

Все прошедшее после санатория время мне было не по себе. Не потому, что я прогнала Евгения, нет, тут все было сделано правильно, и жалеть не о чем. Просто у меня не было месячных, и это сбивало привычный ритм жизни. Критические дни у меня проходят крайне неприятно — с обмороками, жуткой болью, лихорадкой и другими «прелестями». Я долго и упорно лечилась, вынося отвратительные процедуры, но пользы от нудного и болезненного лечения не было никакой, и я бросила это гиблое занятие. В эти тяжелые для меня дни я беру отгулы, выходные и даже больничные. А что делать? Работать в это время я все равно не могу.

В обед сходила в буфет вместе с непрерывно болтающей Маринкой, совершенно не нуждающейся в собеседнике. Просто было бы странно, если бы она разговаривала вслух сама с собой, и ей требовалось прикрытие, которым я и явилась. После обеда стала заполнять бланки договоров, и тут началось. Низ живота разрезало тупым ножом, и я согнулась пополам. Что ж, я всегда знала, что беременность — не моя проблема. Видимо, я жутко побледнела, или позеленела, или вообще стала привычного для покойников сероватого цвета, потому что обычно невозмутимая Лидия Антоновна подскочила и подбежала ко мне.

— Что с вами, Аня?

Тут я поняла, что выгляжу отвратительно. Обычно она строго придерживается служебной дистанции и Аней называет меня только во внеслужебной обстановке. Я хрипло попросила:

— Вызовите мне такси, пожалуйста. Я поеду домой.

И хотя Лидия Антоновна считала, что вызывать мне надо «скорую», а не такси, привычка к выполнению указаний начальства сыграла свою благотворную роль. Через пять минут я уже ехала по центральному проспекту, предварительно написав заявление на два отгула. По моим расчетам, вкупе с выходными их должно было хватить, чтобы оклематься.

Скрючившись, я добралась до дома, выпила обезболивающих таблеток и упала на диван. Укрывшись одеялом и пледом, мечтала о горячем чае, который некому было приготовить — мама была на работе. Меня бил озноб, было холодно, как зимой в Магадане. Хотелось одного — чтобы этот кошмар поскорее кончился.

Через пару часов живот стал болеть меньше, и я немного забылась. Сквозь вату боли услышала настойчивый звонок в дверь. Я не реагировала, надеясь, что незваный гость уйдет, но он продолжал трезвонить, явно зная, что дома кто-то есть. Пришлось вылезти из укрытия и на дрожащих ножках отправиться в коридор. Мне было так плохо, что я даже не сообразила посмотреть в глазок и сразу распахнула дверь.

Евгений немедля, без всяких ненужных излишеств типа приглашений, зашел в квартиру, захлопнул за собой дверь и с ужасом посмотрел на меня.

— Милая, что с тобой? Ирина сказала, что ты приболела, но успокоила меня, объяснив, что это ненадолго… Я и представить не мог, что тебе так плохо…

Мне и в самом деле было плохо, что я, проигнорировав протянутый мне цветочный веник, ушла в комнату и закуталась в свой кокон, пытаясь согреться. Следовало бы знать, что со своим ослиным упрямством Евгений меня просто так не отпустит. Ему обязательно надо расставить все точки над i. Он вошел следом, хмурясь и глядя на меня с откровенным испугом. Оценив мое состояние как явно недееспособное, предложил:

— Тебе что-нибудь нужно?

Одним глазом я посмотрела на него, оценивая, справится ли он с таким непростым делом, как приготовление чая на нашей кухне.

— Завари мне чай. Не очень крепкий и не очень сладкий…

Он кивнул и ушел на кухню. Не представляю, где он там что найдет, мамуля имеет патологическую страсть все распихивать по многочисленным шкафчикам. Но, погрохотав на кухне дверцами шкафов, посудой, чайником и ложками, он принес мне чашку горячего чаю. Помог приподняться и, все больше и больше мрачнея, наблюдал, как я пью. Чай был именно такой, какой нужно. Мне стало немного легче, и я искренне его поблагодарила. Он забрал у меня чашку, спросил, не хочу ли я еще, унес ее на кухню, сполоснул и поставил на место. Потом вернулся, сел рядом со мной и сдавленным злым голосом спросил:

— Аня, что с тобой? Ты что, сделала аборт?

Вот ведь свинство! И без него так тошно, хоть в петлю лезь, да еще этот дурацкий допрос. Неосмотрительно ответила, не подумав:

— Я не делала аборт. И не буду. Мне аборты вообще не грозят.

Он замер. Потом повернул мое лицо и тихо спросил, вцепившись взглядом в мои глаза:

— А почему они тебе не грозят?

Мне захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть его. Я так и сделала. Как маленький ребенок — не видишь проблемы, и ее вроде бы и нет. Но это не помогло. Он легонько меня встряхнул:

— Ну же, я жду…

Мне было так плохо, что сил что-либо придумывать не нашлось. И я просто молчала. Имею же я право не отвечать на такие интимные вопросы? Он упрямо продолжил:

— Ты что, больна?

Больной меня назвать было нельзя, и я честно ответила:

— Нет, конечно.

— Тогда что?

Я молчала.

И он догадался:

— Ты не можешь иметь детей?

Я воскликнула:

— Да с чего ты это взял? — Но, видимо, прозвучало это фальшиво, или он так хорошо меня изучил, что отсеять зерна от плевел для него не составляло труда. Он сжал мои плечи и с нескрываемым облегчением произнес:

— Вот оно что! Значит, тут нет ни твоей вины, ни моей. Это просто физиология…