Книга Играй в меня - Ирина Шайлина

— Его я тоже придумала, — немного смутилась Лялька. — Но он очень милый.

К этому моменту я стала думать, что вместо рая попала в психушку, и в данный момент брежу на пару с Лялей. Но надо признать, это было даже забавно.

— Может, я просто сплю? — выдвинула предположение я.

Лялька на ходу оторвала цветок и протянула мне. Я понюхала — пахнет. Бывают ли сны с запахами, настолько же реальные, насколько бредовые?

— Тссс, — сказала шёпотом Лялька. — Пришли. В моем воображариуме вовсе не нужно спать, но сон я придумала тоже, ибо мне нравится спать, а ещё так у меня появляется время для бабочек, ковриков и прочей хрени, которой я занимаюсь.

Колыбель стояла в пещере. Не страшной, а очень уютной. На полу меховые шкуры, на стенах свечи, в очаге тлеют угли. Лялька слонялась, я дыхание задержала. Повернулась — на руках ребенок. Не младенец, года, может полтора.

— Я решила его придумать. Своего Левку. Красавчик, правда? Слава богу совсем на Владика не похож. Если бы ему нужны были документы я бы вписала, что он Арсеньевич. Но документы ему не нужны. Он никогда не будет взрослеть, зато не умрёт никогда тоже. Здесь идеально, Катька. Оставайся.

— Ты меня тоже придумала?

— Нет… у меня не получалось придумывать других людей. Кроме Левки…

Она спустила ребёнка с рук и он побежал вперёд, неуклюже и ещё неуверенно ставя пухлые ножки. Я возилась с ним до самого вечера, не знаю, есть ли в Лялькином воображариуме ночь, но заметно стемнело. Заморозил лёгкий дождик, впрочем, на меня ни одной капли не упало, словно они меня облетали стороной. Показалась радуга. В ветках диковинного дерева запели разноцветные птички. Ребёнок радовался и хлопали в ладоши.

Мне было сложно называть его Левой. Лялька то ни разу его не видела, но я несла на руках, окончательно и бесповоротно мёртвого… Каким бы он был в свои полтора года? Вряд-ли у него были бы Сенькины глаза и кудри. Но если Ляльке так хочется, то почему бы и нет? Я находила все более заманчивой такую жизнь. Что меня там ждёт? Ничего хорошего. А здесь птички поют, Левка топает, и не умрёт никто никогда… Может Лялька меня научит выдумывать коврики. Если я и сошла с ума, то мне определённо это нравится.

Я поймала ребёнка и прижала к себе. Он был до жути настоящим, тёплым, даже пах молоком. Погладила по упругим кудряшкам. Я не знаю, что происходит, но решила, что даже пытаться не буду понять. И изменить тоже. Малыш прижался ко мне и уснул. Я интуитивно отыскала огромную софу, уложила его и легла рядом. Вскоре к нам присоединилась и Лялька.

— Хорошо тут, да?

— Да, — согласилась я. — Ты ещё в озеро придумай пару чёрных лебедей.

— И правда, — обрадовалась Лялька, захлопала в ладоши едва не разбудив ребёнка.

Я глаза закрыла. Накатывал сон. Странно спать во сне. Или в раю. Или в воображариуме. Но сопротивляться было невозможно. Когда проснулась, то увидела, что озеро подкатывает к самой софе, мягко плещется о её ножки. Словно на острове оказалась. Ребёнок лежал на краю и свесив руки касался пальцами воды. Чуть в стороне плавала пара чёрных лебедей.

Красиво. Я села к краю, возле Левки и ноги свесила. Вода тёплая. Один лебедь подплыл совсем близко, ещё немного, и можно будет до него дотянуться.

— Мне хорошо с тобой, — сказала Лялька сзади. — Я бы тебя навсегда здесь оставила, но поняла, что нельзя… Тебе вернуться нужно.

— А ты? Пошли со мной!

— Разве я могу оставить Левку? В реальном мире… его нет. А без него не хочу, не буду.

Я подумала о Димке и Сеньке. Как они там без меня? Трусливо обрадовалась, что сбежала. Лялька спряталась и я спрячусь. И никто меня вернуться не заставит. Я чётко видела свое отражение в воде. Левка рядом, Лялька за спиной… Может тоже, придумать что-нибудь? В озеро непременно нужна русалка.

— Прости, — шепнула Лялька одними губами. — И пожалуйста, не обижай там Сеньку… Он хороший.

Я вдруг увидела её настоящую, с побритой головой, запавшими щеками в царапинах, выпирающими ключницами и худыми плечами. На мгновение всего. А потом она толкнула меня в спину. Вода, тёплая, ласковая неожиданно оказалась невыносимо холодной, ледяной. Она забивалась в рот, в горло, парализовала, не давая двигаться. Лебедь мирно плавающий до этого стремительно дёрнулся вперёд, раскрыв неожиданно зубастую, выстланную алым пасть. Но достать не сумел — я была уже слишком глубоко. Обиженно подумала — ну, как так! В раю и сдохла. И вдохнула воду, позволив ей влиться в лёгкие. Умирать больно. Вода хлынула в меня, раздирая лёгкие, обжигая огнём.

И… закашляла. И открыла глаза. Грудь и правда горела. Я попыталась пошевелиться и не смогла — я была туго спеленута, а там, под повязками бушует пламя. Наверху надо мной белый потолок и никаких облаков. Лекарствами пахнет от пластика прижатого к моему лицу, пикает что-то невыносимо давя на мозг. Из моей руки тянется трубка. Ненавижу капельницы, с детства их боюсь. На лицо давит маска, вынуждая вдыхать холодный стерильный воздух.

Ну вот, хотела сказать я, но не смогла, не позволили ни маска, ни пересохшее горло.

Под бронёй, что сковала мою грудь бушевал пожар, он жрал меня заживо. Я хотела поднять руки, сорвать с себя все повязки, но мои конечности весили целую тонну. На каждой руке провода, трубки, словно мало им своего веса. Хотела позвать кого-то, но все, что у меня вырвалось — лишь стон.

— Всё хорошо, — сказала появившаяся из ниоткуда медсестра. — Тебе нужно поспать.

Не нужно мне спать! Я и так себя чувствую, как парализованная, оставьте мне хоть зрение, да и боль вместе с огнём тоже! Но женщина только улыбнулась. Деловито достала шприц, вкачала в него из ампулы лекарство и вколола его в одну из трубок, что вели в мою руку. Её лицо тот час расплылось, размазалось по стерильному потолку, растянулось в стороны, словно на портретах Пикассо. Я бы засмеялась, если бы были силы, но все они уходили на то, чтобы держать глаза открытыми. Впрочем, их не хватило, ненормальный лекарственный сон взбухал внутри моего мозга, я сдалась.

В следующее моё пробуждение было нисколько не лучше. Право слово, дали бы уже сдохнуть по человечески, без всех этих кругов ада! У моей постели стоял пожилой мужчина. Впрочем, отличия были — моё лицо было освобождено от маски, ужасно саднило горло. Кашлять хотелось невероятно, кашель скребся изнутри, постукивая по ребрам, царапаясь в горле. Я удерживала его внутри, представляя, какая боль на меня свалится, стоит только позволить ему вырваться.

— Это от трубки, — объяснил доктор, поняв мои мучения без слов. — Её вставляли в твоё горло. Скоро пройдёт, ты потерпи. Когда можно будет ложиться на бок станет легче.

— Пить, — сумела я вытолкнуть из себя короткое слово.

Оно прозвучало едва слышным сухим шелестом, но этот мужчина, что мучил меня, снова понял. Помог мне приподнять голову, поднёс стакан. Вода была божественной. Она могла бы погасить пожар в моем теле, но легче стало только горлу. Впрочем, я была благодарна и за это. Я могла бы пить без остановки, но стакан безжалостно отняли, хотя в нем было больше половины.