Книга Моногамист - Виктория Мальцева

Так вот она какая, твоя материнская любовь, Лера!

Такая же точно любовь была и у моей матери Лурдес, оберегавшей нашу семью от всех невзгод, успевшую спасти хотя бы одного своего ребёнка в трагический момент. Только материнское сердце способно в доли секунды сообразить, что нужно сделать, чтобы спасти своё дитя. То, что сделала моя мать, не поддавалось никаким законам физики. Следователям необходимо было запротоколировать объяснение случившегося, но ни одна из версий не вкладывалась в рамки логики и механики. Мне до сих пор неизвестно, что они там написали у себя в протоколах и в газетах, но знаю одно: у меня был шанс, может быть один единственный в микроскопическом окне миллисекунд возможности, где физика не спорила с реальностью, и моя мать им воспользовалась. Как? Она не была ни физиком, ни механиком, она вообще никогда и никем не была, имея лишь школьное образование, вся её жизнь и время были положены на алтарь её семьи, мужа и детей. Как она это сделала? Ответ один: способности материнского сердца необъятны, необъяснимы, живут на границе мистики и объяснимого с научной точки зрения.

Keaton Henson — Epilogue

Лера пела мне песню в реанимации… Я не слышал её, но знаю, что то был единственно возможный способ из всех существующих вернуть меня… Я не слышал, но чувствовал, как она зовёт меня, как велико её отчаяние, и в том пространстве, где нет красок, звуков, чувств и эмоций, нет боли и страхов, где нет любви и её мук, я снова потянулся к ней, к женщине всей моей жизни… Моей женщине…

И вот она молча сидит у окна больничной палаты, потому что думает, что я сплю, а я часто просто притворяюсь, чтобы дать ей передышку, ведь она неугомонно тянет меня на поверхность, полностью выкладываясь эмоционально, и я боюсь, что всю свою жизненную силу растратит на меня, и самой ничего не останется.

Я смотрю на её лицо, сосредоточенно устремлённый вдаль взгляд, её поникшие плечи и вижу дикую усталость. Я знаю, очень хорошо осознаю, как ей тяжело быть здесь со мной, когда там, в 12 часах полёта на самолёте ждут её родные дети. Всё это я знаю, но гнать не могу, потому что сам живу ею. Нет у меня сил ни физических, ни душевных, чтобы прогнать её. Да и бесполезно это — она не уйдёт. Это поняли уже все без исключения.

На днях звонила моя законная жена Ханна, интересовалась, не лишился ли я окончательно способности трезво мыслить, и старалась предостеречь, чтобы я не вёлся на просьбы моей «крайне удачной сиделки» и ни в коем случае не вписал бы её в своё завещание. Ха-ха! Вот дура! Валерия Волкова вписана в моё завещание в момент его фактического появления как документа ещё семь лет назад. Забавно, но на пару недель раньше с тем же увещеванием звонила моя сестра Мария. Не подкачал только друг Марк — единственный справедливый человек из всех, для себя не хотел ничего, просил только подумать о будущем тех, кто действительно меня любит…

— А любит только тот, кто делает, да, Алекс? — друг разрывается на части между желанием вложить в мою голову умную мысль и достучаться до увядающего, как он думает, моего сознания.

Кстати, о сознании: только с Лерой я веду себя адекватно. Со всеми остальными прикидываюсь невменяемым, чтобы не доставали советами и увещеваниями. Чего стоят только заботы близких о своём наследстве… Иногда мне становится до ужаса тошно от ценностей этого мира, который так и не стал моим. Я никогда до конца не понимал денег, ни в детстве, ни в юности, ни став строительным магнатом. Некоторые люди говорили со мной с придыханием, награждали благоговейными взглядами и тихо шептали на ухо своим юным отпрыскам: это тот самый Алекс Соболев, миллиардер, он сделал своё состояние сам, тебе нужно обязательно познакомиться с ним поближе! Бери с него пример!

Для меня деньги — это материал, такой же, как любой строительный, как бетон или песок, или мраморная крошка. А разве может мраморная крошка вызывать эмоции и чувства? Деньги отличаются от всех остальных материалов, с которыми я работаю, лишь тем только, что позволяют лечить больных детей и взрослых, проводить технические и технологические изыскания, финансировать экологические проекты и давать нашей планете шансы на благоразумное использование её ресурсов. Но они так же, как песок и бетон, не вызывают во мне чувств, трепетного восторга от своего обладания, гордости и довольства собой… А вот у других почему-то вызывают… А ещё все вокруг меня твердят, что я совершенно не умею тратить и экономить. Я действительно не умею. И мне некогда было учиться этому, я всегда был занят чем-нибудь куда более интересным!

И вот мы с Лерой нашли друг друга: ей, оказывается, тоже не нужны деньги сами по себе! Это новое знание о ней я вынес из подслушанного их с Марком разговора. Лера мечтала о новом просторном доме и построила его, как она сказала Марку, вместе со своим мужем, но подозреваю, зная её, фактически сделала это сама. Поставила цель и пришла к ней, не разменявшись, не растерявшись, никого не предав, не обидев, не разрушив свою семью. А ведь я хитро манил её шоколадным пряником! Куда как проще и приятнее ей, слабой женщине, было бы отказаться от своей усердной работы, отнимавшей её время и здоровье и соблазниться домом своей мечты, любезно созданным для неё таким, о каком она могла только мечтать, в лучшем месте на всей планете! Ведь я намеренно изучал рейтинги городов, выбирая самое экологичное, красивое, безопасное, удобное и благоприятное со всех точек зрения место на Земле! Это место Ванкувер — город в Канадской провинции Британская Колумбия. Но я американец, и поэтому мой дом построен в тихом пригороде Сиэтла, всего в 192-х километрах от Ванкувера.

Этот дом был подарком для неё и моим поступком, ведь главное не красота, а поступки, говорил отец. Но она не соблазнилась. Работала сама и построила свой дом, а когда узнала, что я болен, и что мне плохо, бросила всё, что ей дорого, свою семью, детей, новый дом и примчалась меня спасать. А сегодня в слезах и истерике бросила Марку:

— Не за деньгами я сюда прилетела через пол Земного шара, а за его жизнью!

Кажется, я начинаю, наконец, понимать, чем она так зацепила меня…

Vancouver Sleep Clinic — Lung

«Нужно, всегда нужно!» — так она ответила Марку. Говорить о любви всегда нужно, считает она, но только не я. Я не тот, кто может просто и легко произнести эти слова вслух.

«Я люблю тебя…» — я слышал это по 20 раз на дню в течение пяти лет: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! И говорил сам: я люблю тебя, мама; я люблю тебя, отец; я люблю тебя, Ди; я люблю тебя, Белла… А потом внезапно говорить стало некому и слышать тоже не от кого.

Для меня это не просто слова, это гимн утраченному, вырванному с сердцем, это реквием по моему детству и беспечности, способности полностью, всей грудью ощущать эйфорию счастья…

Я не смогу быть полностью счастлив никогда в своей жизни, часть меня всегда будет мёртвой, всегда от неё будет веять холодом и болью, острой, жгучей, но с годами уже привычной, а потому терпимой. И эти слова «Я люблю тебя» давно уже несут для меня совсем иной смысл — все, кому я говорил их — умерли. И я не хочу, не желаю, повторения этой боли.