Книга Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут

Потом остались на неделю, уже вдвоем, еще одна пара набивалась в компанию с машиной. Но Ксения Николаевна решила мудро, именно правильно, она потом поняла, другой вариант был бы хуже. Арнольд Петрович — душа общества, любит внимание, и сам достоин. Такой мужчина на дороге не валяется. И она рядом с ним не будет клушей. Но пока лучше побыть вдвоем. И они прожили эту неделю именно вдвоем, никого не подпускали. Ходили много, зарядка, конечно, ну, и море, море. Этот фестиваль оказался как подарок судьбы, Ксения Николаевна к концу даже могла вспоминать без раздражения, конечно, далеко не все. Ей еще предстоит после возвращения. Одна из лауреаток просила Арнольда заняться. Ксения Николаевна только вздохнула. А что, Петухова лучше? Это его работа. Ей, кстати, тоже кое-что предлагали, Ксения Николаевна деликатно отстранилась, дала понять, она здесь не одна. Но если, действительно, роль, если, действительно, работа, как ее уверяли. Визитку она засунула глубоко в чемодан, еще не хватало, что Арнольд на нее наткнулся. Через месяц позвонит, когда у них прояснится. Этот, правда. просил раньше. Будет видно, что загадывать. Счастье оно, как облако, движется, колышется, пока живешь так, собственной руки впереди не увидишь, растопыренных пальцев, и не нужно, блуждаешь, как во сне (некоторые, которым наяву не дано, говорят, что оно и есть — сон), а потом рассеется внезапно, впереди свет, холодная ясность, день в декабре. Счастье кончилось. Так что наперед загадывать.

По приезде Арнольд Петрович почти переселился к ней, иногда только сбегал, говорил, что нужно побыть одному, хорошо, что у них есть еще квартирка. Ксения Николаевна откровенно говоря, рассчитывала ее сдавать, хоть однокомнатную, но спорить пока не стала. Это из тех же аргументов — пусть само отстоится, прояснится, и все станет видно.

Как приехала, столкнулась в лифте с соседкой. Еще одна новость, не самая главная, но лишила равновесия, напомнила, что одним — счастье, а для других жизнь идет просто, и хорошо еще, если так. Старушка, которую она выводила, лежит в больнице. Кажется, как давно это было, но Ксения Николаевна — отзывчивая, побежала справляться. Обошлось без переломов, только травма головы. Хорошо, что упала затылком в траву, на мягкое. Подозревали гематому, просветили компьютером, бесплатно, хоть предупредили, если найдут, все равно делать ничего не будут. Не было даже гематомы. Ксения Николаевна себе сливу готовила и старушке закрутила баночку. Могли и внучки ее сделать, но грех говорить — они разъезжались с утра. И вообще, хочешь сделать доброе дело — делай, а не попрекай других. Потом Ксения Николаевна взяла визитную карточку и задумалась. Это был ее первый секрет от Арнольда Петровича, мелкий пока, но грешок, не должна была она тайком от него брать. Теперь она ему показала, раньше забыла. И хорошо сделала. Арнольд Петрович просто вышел из себя. Когда? Где? А я где тогда был? — Это его вопросы. — Хорошо, хорошо. — успокаивала Ксения Николаевна. — Откуда я могла знать. Положила и забыла. Не буду я ему звонить.

— Нет, ты позвони. — Настаивал Арнольд Петрович. — Я хочу, чтобы ты позвонила.

Она позвонила, тот сейчас уехал. В Чернигов. Набирать команду. А ты знаешь, какая команда? Так вот, именно он по конкурсам красоты. А до того в райкоме комсомола, по культуре. Ну и, конечно, убежденный антикоммунист. — Как ты себе свою роль представляешь? — Настаивал Арнольд Петрович. — Как? Сценическое мастерство? Нужно оно им. Я тебе скажу, чем ты будешь там заниматься. Сводница. Вот ты кто. — Арнольд Петрович бросился к дивану, уселся на него в профиль, поставил руку локтем на спинку, подпер ладонью щеку, и так застыл. Трагически.

— А что делать? — Спрашивала Ксения Николаевна. — Как жить? Где деньги.

— Если ты намекаешь на квартиру, то я пока не могу. Мы репетируем.

— С Петуховой? Теперь эта еще. — Зловеще пересчитывала Ксения Николаевна. О том, что Петухова вернулась и снова хочет заниматься, Арнольд Петрович ее честно предупредил.

— Да, да. И тебе не мешает. Ты посмотри, как ты ходишь, — творческий человек — Арнольд Петрович легко уходил от бытовых сцен, вернее, переводил их на уровень искусства, эстетизировал.

— Как, как? А что прикажешь? И так сэконд хэнд. — Ксения Николаевна сказала сгоряча и пожалела, не нужно ему знать, вещи, как вещи. Но Арнольд Петрович внимания не обратил.

— Я не говорю, в чем. Я говорю, как. — Он вскакивал и показывал как Ксения Николаевна ходит. Грузновато. Она сама знала, в красном пиджаке не должно быть заметно. Но то осенью, нужно дожить. А пока, значит, засек. Обидно, мало того, что правда, так еще и утрирует. Плоскостопия у нее не было, это, извините.

— А как Петухова, ты не видишь? — Взрывалась Ксения Николаевна. — Вот именно. Я тебе скажу. Как эта самая… ходит. — Она не позволяла себе выражений, которыми, как известно, грешат все чаще многие женщины, значит, действительно, это был взрыв.

— Ничего подобного.

— А как? Ну, как?

— По правилам. Как будто пятак зажат между ягодицами и нужно пронести, не роняя.

— Вот именно. Пятак. Пора милостыней зарабатывать, пусть бабка моя научит.

— Ты не справедлива. — Стихал Арнольд Петрович. Он, вообще, был отходчив, золото, а не мужик. На таких бабы и ездят. — Петухова — порядочная. Даже удивительно. Уже давно могла в Нью-Йорке жить. Народные бегут, а эта ни с места. Пока, говорит, свое не отыграю, не уеду.

— А не много ли ты на себя берешь? — Тоже успокаивалась Ксения Николаевна. Тоже, ведь, редкая женщина, не стерва, ни капельки (разве только чуть-чуть). — Дуришь голову, там замуж бы вышла.

— Успеет. — Безжалостно резал Арнольд Петрович. — Ты посмотри, что я нашел. — И он зачитывал:

Плакали мы, плакали без слова… Что слова, когда нам запрещен Наш зеленый у Днепра святого Многохолмный наш Сион? [6]

— Вот из-за таких как ты… — говорила неукротимая Ксения Николаевна, сгорая от любви к Арнольду Петровичу, душевной и плотской одновременно, а вернее одной большой любви — немедленно и сейчас. Это были ее последние осмысленные слова на ближайший час. Но не сказать их она не могла. — Вот такие, как ты, дурят голову этой несчастной стране. Романтики. А сволочь приходит и пользуется. Как это я еще тебя терплю…

До того дошла идиллия, что Ксения Николаевна отправилась проведать старушку. В другое время у нее от своих забот голова пухла, но тут она подумала, счастьем нужно делиться. Семье старушки было лестно. Ксения Николаевна и одна бы пошла, как женщина жалостливая, но Арнольд откликнулся. Он любил поговорить, как не хватает жизненного материала, кислорода, когда б вы знали из какого сора… Так же и в режиссуре, та же поэзия. С возрастом обособляешься, ныряешь в кокон, в скорлупу, прямо, как в природе, только, наоборот, там наружу, а тут внутрь, и теряешь связь с жизнью. А важно каждое ощущение, запах, слово, главное, чтобы естественно, жизнь такое придумает, такое подскажет, ни в какой голове не вообразить. А где реальность, как не в больнице. Дальше тишина, обрыв, здесь самое место битвы за жизнь, здесь не придуманное, без холостых патронов, все боевые.