Книга Исход. Как миграция изменяет наш мир - Пол Коллиер

Однако, несмотря на существенный объем переводов в нормальных обстоятельствах, при возрастании миграции они также достигают пика, после которого дальнейшая миграция становится контрпродуктивной. Если открыть дверь слишком широко, мигранты будут привозить своих родственников с собой вместо того, чтобы отправлять им переводы. Аналогичный пик мы увидим и при рассмотрении вопроса об уровне квалификации мигрантов. Более того, существуют надежные эмпирические подтверждения того, что большинству бедных стран, являющихся источниками миграции, очень далеко до той точки, в которой переводы достигают максимума. Притом что в отсутствие миграции, очевидно, не было бы и переводов, в предельном случае эти страны получали бы больше переводов при наличии ограничений на миграцию, особенно касающихся права образованных мигрантов привозить с собой свои семьи.

Рис. 10.2. Миграция и денежные переводы

Таким образом, мы приходим к тому, что миграция, помогая тем, кто остается на родине, помогала бы им еще больше, если бы не была такой массовой. Однако страны, являющиеся источником миграции, не в состоянии контролировать ее своими силами: темп миграции определяется политикой принимающих ее стран. Полемические дебаты на тему о том, полезна ли миграция или вредна, серьезно затрудняют выработку оптимальной политики: речь должна идти не о том, открывать ли дверь или закрыть ее, а о том, в какой степени она должна быть приоткрыта.

Спасательный круг способен удержать человека на плаву, но он не в силах изменить его жизнь. Миграция из перенаселенных сельских районов – в конечном счете мощный двигатель развития. Но основные миграционные потоки направляются не в города богатых стран, а в города самих бедных стран. Такая страна, как Турция, за последние полвека вырвавшаяся из бедности, достигла этого не из-за того, что отправила два миллиона турок в Германию: по сравнению с 90 миллионами человек, оставшихся в Турции, это капля, а кроме того, напомню, что эти немецкие турки находятся на одном из последних мест в том, что касается отправки переводов на родину. За турецким экономическим чудом стояло переселение сельской бедноты в Стамбул, в свою очередь, привлекаемой туда расширением возможностей.

Наиболее вероятная роль международной миграции как катализатора состоит в том, что она становится каналом для распространения идей. Наличие диаспоры, контактирующей с обществами, имеющими более функциональную социальную модель, может ускорить усвоение идей, изменяющих жизнь. Однако мало что указывает на то, что постоянно живущие в стране диаспоры, в отличие от временно проживающих в ней иностранных студентов, имеют в этом смысле какое-то значение. Несмотря на всю ценность идей, в каждом из важных случаев преобразований, обсуждавшихся в главе 2, – Восточной Европы, Южной Европы и «арабской весны» – диаспоры не играли серьезной роли. Вообще, при политической ангажированности многих диаспор они обычно глядят в прошлое, лелея старые сектантские обиды как способ сохранения своей идентичности в окружающем их обществе, вместо того чтобы становиться послами тех его качеств, которые в конечном счете и соблазнили их к миграции. Более того, институты невозможно пересадить на новое место в существующем виде. Любому обществу присуще значительное своеобразие, и потому функциональными могут быть лишь институты, возникшие естественным путем. Даже внешне похожие друг на друга «англосаксонские» общества – США, Великобритания, Австралия и Новая Зеландия – имеют серьезные различия в том, что касается их политических и экономических институтов. Удачные институты должны соответствовать обществу, пусть и обладая фамильным сходством со своими международными образцами, а не быть трансплантантами, которые обычно отвергаются обществом. Поэтому постоянное население страны по сравнению с диаспорой может находиться в более выгодном положении для восприятия идей и их применения. Оно способно брать на вооружение международные образцы, о которых узнает через интернет или в процессе обучения за рубежом, и в то же время держит палец на пульсе процессов, идущих в его собственном обществе, и потому в состоянии создать жизнеспособные отечественные институты. Напротив, диаспора в одно и то же время находится и слишком близко к принимающему ее обществу для того, чтобы воспринимать общую картину, и слишком далеко от своего родного общества, которое видится ему в романтических фантазиях.

Даже в тех случаях, когда диаспоры смотрят вперед, а не погрязли в прошлом, они становятся излишними в качестве проводников идей. Техника уничтожает расстояния, устраняя необходимость в физическом перемещении: египетская молодежь скачивает материалы из YouTube и Google и общается друг с другом с помощью сотовых телефонов и Facebook. Как лаконично отметил Найалл Фергюсон, Запад вырвался вперед, создав ряд таких «программ-приманок» (killer apps), как конкуренция, вызвавшая реорганизацию его общества, но сейчас эти «программы-приманки» доступны для установки и устанавливаются по всему миру.

В потенциале эмиграция талантов из стран нижнего миллиарда создает ощущение, что «жизнь идет где-то, но не здесь». Вообще говоря, такое ощущение принципиально в плане создания стимулов и ролевых моделей, компенсирующих утечку талантов. В худшем случае чувство того, что жизнь идет где-то в другом месте, расслабляет, что выразил Чехов своим мощным рефреном «В Москву, в Москву!». Но для бедного общества, долго жившего в застое и бедности, жизнь в смысле возможностей действительно течет где-то там, а не здесь, и молодые люди это отлично осознают. Даже в отсутствие эмиграции новые средства коммуникации и глобализованная молодежная культура открывают перед ними заманчивый мир, который лежит совсем рядом. При современной технике пропуском в этот мир становится элементарная грамотность – именно поэтому культурные реакционеры из числа радикальных исламистов так боятся образования: название нигерийского террористического движения «Боко Харам» означает «западное образование греховно». Но, как и любая другая стратегия терроризма, действия «Боко Харам» обречены на провал. Даже если запретить миграцию, контакты с внешним миром продолжатся: невозможно скрыть или пресечь бурные и успешные процессы, идущие в других странах. Перспектива миграции и связи с родственниками за рубежом с той же вероятностью способны как смягчить горечь непричастности к этим событиям, так и обострить ее.

Ощущение того, что «жизнь идет не здесь», способно повлечь за собой чувство бессилия, но это – не причина для отчаяния. Триумфом постмодернистской культуры стала децентрализация: возбуждение проникает во все уголки мира, уничтожая раз и навсегда установленный порядок подхода к кормушке. Задачей для великих лидеров в странах нижнего миллиарда становится насаждение убедительного представления о том, как это восхитительно – догонять ушедших вперед, присоединяться ко все более разнородной группе обществ, в которых-то и течет жизнь. Несомненно, именно таким духом охвачены современный Китай и, в различной степени, страны Африки. И он не имеет особого отношения к международной миграции.

Таким образом, эмиграция из стран нижнего миллиарда не является ни угрозой, ни стимулом для тех, кто остается дома. Это всего лишь спасательный круг, децентрализованная программа помощи. Подобно другим программам помощи, она ничего не решает, но благодаря ей, несомненно, улучшается жизнь миллионов людей, чьи условия существования абсолютно нетерпимы в наш век глобализации и процветания. Но как и в случае с помощью самой по себе, ключевой вопрос, связанный с миграцией, состоит не в том, хороша ли она или плоха, а в том, как в предельных случаях добиться от нее максимальных результатов. Существуют вполне убедительные факты, говорящие о том, что для нижнего миллиарда миграция в целом полезна. Но в предельных случаях она оказывается пагубной, вызывая отток талантов при ничтожных поступлениях средств от эмигрантов.