Книга Исход - Светлана Замлелова

А сама я встаю – вроде как пора уходить мне. Вышла я из их дома и чуть не бегом к матушке. Вот, говорю, есть купец на наш товар – Тефтелев Нил Христофорович. Мечтает об ордене на шее. А матушка уже и руки потирает: что ж, говорит, подождём господина Тефтелева. А ты, мне говорит, ещё ступай, расспрашивай – нет ли каких странных людишек в округе, у кого деньги лишние.

И что бы ты думала? Дня через два или три является в монастырь купец Тефтелев. Виду не кажет – вроде как молиться приехал. А сам всё глазами зыркает… А потом говорит сёстрам: я, дескать, купец Тефтелев, приехал с матушкой Елпидифорой об дельце потолковать… А сама матушка меня призывает и говорит: ты, говорит, его нашла, ты и будешь с ним заниматься – нечего, говорит, сюда весь монастырь мешать. Так что стоило ему заговорить и о матушке заикнуться, как я уже тут как тут – ловлю каждое слово.

Пошли мы с ним к матушке в келью. А у матушки уж и стол готов – и самоварчик, и сухарики… Садитесь, говорит, Нил Христофорович, и ты, Филофея, садись…

Вот расселись мы и сидим – смотрим друг на друга. Мне боязно чего-то. Купец покашливать стал, а матушка будто не понимает – улыбается только. Потом говорит: кушайте, говорит, Нил Христофорович, угощайтесь, чем Бог послал. Колбасы-то у нас нет – сухариками лакомимся. А в праздник-то и рыбки откушаем. Вы, говорит, к нам в праздник пожалуйте. А купец ей кивает: хорошо, мол, благодарствуйте. И говорит: а я к вам по дельцу. Матушка-то знает – сама его поджидала. А тут удивляется: какое, мол, такое дельце? А он ей: наше, говорит, купеческое дельце.

А матушка:

– Ах ты, Господи! С меня-то какой спрос в купеческих делах?

– Купеческие дела разные – не всё торговые, иной раз честолюбивые.

– Честолюбие – грех, отец мой.

– Так ведь грех сладок, а человек падок. Несть человек, иже жив будет и не согрешит…

– Истинно так!..

– А коли так, жду от вас помощи, матушка…

– Что ты, отец мой, страсти какие говоришь – чтобы я тебе грешить помогала?!.. В уме ли ты?.. Моя помощь – молитва…

– Не о молитве, матушка, пришёл я просить вас!..

– Так о чём же ты просишь-то меня, отец мой? Да и под силу ли мне помочь тебе? Самой бы ведь кто помог! Хозяйство такое, что впору на паперть становиться – приюты, школа, больница… А денег-то нет!

– Ну-у! Вашей-то беде помочь немудрёно.

– Конечно, немудрёно! Когда помощники есть…

– А вот к моей беде особый подход нужен.

– Что ж за беда такая особенная?..

Так, не спеша, чашка за чашкой подобрались они к сути. И Нил Христофорович признался матушке, что наслышан о её всемогуществе и что будто бы о всемогуществе этом слагают на Москве легенды. И что сам он припадает к её стопам и уповает на милосердие матушки, в ответ же распахивая перед матушкой свой кошелёк.

Но тут поспел новый самовар, и снова потёк неспешный разговор: да как же, да что же, да чем же… И чашка за чашкой выяснилось, что Нил Христофорович, имеющий всё, кроме разве птичьего молока, грезит об одной-единственной вещи – об ордене святой Анны II степени. И что ежели б матушка с её-то связями и всемогуществом поспособствовала, то уж и он, Нил Христофорович, в долгу не остался бы. Подтвердить же серьёзность своих намерений Нил Христофорович готов был сию же секунду. И не чем-нибудь, а банковскими ассигнациями. Что он и сделал, извлекши под испытующим взглядом матушки бумажник и принявшись отсчитывать купюры. Но тут матушка коснулась кончиками пальцев отсчитывающей руки, более похожей на медвежью лапу, и ласково сказала:

– Вы действительно можете нам помочь, Нил Христофорович. А я могу помочь вам… Оставьте нам сумму… и вексельков. Но так, чтобы ни то, ни другое не было вам в тягость.

Нил Христофорович задумался и заглянул в глаза матушке Елпидифоре. Глаза были чисты, ни намёка на что-то худое не увидел в них Нил Христофорович. Он замялся: что для этой черницы значит «не в тягость»? А ну как она бедным его сочтёт, да и не захочет возиться?.. Нил Христофорович даже вспотел.

– Что же ты, отец мой, передумал никак? – спросила его матушка.

Тогда Нил Христофорович отсчитал ей двадцать тысяч и потребовал бумаги. Бумага явилась, а следом были выписаны и «вексельки» на двадцать шесть тысяч от имени купца Тефтелева. Точнее, был один вексель, по которому купец Тефтелев якобы одолжил у монахини Елпидифоры шесть тысяч рублей, и четыре вексельных бланка или чистых листа вексельной бумаги ценой пять тысяч каждый и с бланковой надписью, сделанной купцом Тефтелевым. Вексельные бланки матушке надлежало заполнить самой, но в любом случае, плательщиком по векселям оставался Нил Христофорович.

– Пока так… – набычившись, сказал Нил Христофорович, опасаясь, что вот-вот матушка Елпидифора прогонит его из-за малости сумм.

Но матушка только вздохнула и ласково сказала:

– Ну что же… и мы постараемся…

На том они и раскланялись. Деньги и «вексельки» отправились к матушке в несгораемый шкаф, а матери Филофее вновь напомнили о необходимости продолжать поиски «дурноватеньких людишек».

* * *

И на другой же день мать Филофея опять отправилась бродить с кружкой под купеческими окнами. Так бы и ходила она день за днём, если бы однажды не услышала от кухарок историю о купчихе Червяковой, жившей в Хохлах. Купчиха, как говорили, была личностью по-своему замечательной и несчастной. Лет ей было около пятидесяти, была она замужем, имела взрослого сына. Несчастье её заключалось в том, что с некоторых пор обнаружила она пристрастие к языческому богу Бахусу, кланяясь ему столь усердно, что невольно по временам выходила за рамки всяческих приличий. Как и с чего это началось, никто уже и не помнил. Но мало-помалу страсть взяла верх, и Червякова стала являться на задний двор своего обширного дома и танцевать там под гармонный аккомпанемент кучера Яшки. Тут же собирался народ, а впереди всех – лакей Васька. При этом ни Яшка, ни Васька также не чуждались Бахуса, а танцы плавно перетекали в совместное поклонение этому древнему богу.

Пока же сама хозяйка в компании слуг трясла юбками, отплясывая и припевая:

…Ух, ух, лапоточки мои,Что вы ходите как будто не туды…

супруг её забеспокоился относительно движимого и недвижимого имущества, записанного на жену. Тем более что к тому времени нашлись и доброжелатели, интересовавшиеся имением Червяковой и подававшие ей советы, как лучше распорядиться материальными возможностями. Предлагалось построить типографию, открыть гостиницу или тайный дом свиданий и даже облагодетельствовать московскую науку, пожертвовав состояние на стипендии студентам и пенсии профессорам. Узнав о студентах и типографии, супруг Червяковой, к тому времени изгнанный из дому, заволновался. И, понимая, что и сам рискует остаться без стипендии и пенсии, обратился к самому генерал-губернатору с прошением установить опеку над ослабевшей умом женой.