Книга Туннели - Родерик Гордон

Кто-то подал ему полную кружку и похлопал по спине, а потом удалился в таверну.

— Клешня недоволен, — сказал Джесси, и все они обернулись посмотреть на стигийца, стоявшего в конце улицы.

Тот зашагал прочь, постукивая по бедру своими странными очками.

— Но он своего добился, — мрачно произнес Тэм. — Скоро пойдет слух, что я снова ввязался в пьяную драку.

— Плевать, — сказал Джесси Лишай. — Ты ни в чем не виноват. Все знают, что Уолш первый начал.

Тэм посмотрел на жалкое обмякшее тело Эральдо Уолша. Тот лежал там же, где упал. Никто из его дружков не позаботился его поднять.

— Одно точно могу сказать — когда он очнется, будет чувствовать себя хуже, чем завтрак копролита, — усмехнулся Имаго.

Бармен с хохотом выплеснул на лежащего на земле целое ведро воды и ушел обратно в таверну.

Тэм задумчиво кивнул, сделал большой глоток из кружки и вытер разбитые губы рукавом.

— Если вообще очнется, — тихо проговорил он.

Глава 26

Ребекка проснулась от шума машин. Движение, как всегда по понедельникам, было плотнее обычного, и с улицы, тринадцатью этажами ниже, беспрестанно доносились сигналы автомобилей. Занавески чуть колыхались на ветру. Она с отвращением поморщилась, почувствовав застоявшуюся табачную вонь — тетя Джин вчера весь вечер курила без перерыва. Несмотря на то, что Ребекка плотно закрыла дверь к себе в комнату, дым все равно забирался во все щели, словно коварный желтый туман, жаждущий захватить все углы.

Девочка встала, надела халат и застелила постель, мурлыкая первые строчки песни «Ты мое солнышко». Напевая мелодию уже без слов, она аккуратно разложила на кровати черное платье и белую блузку.

Ребекка подошла к двери, взялась за ручку и вдруг замерла, как будто ей пришла в голову неожиданная мысль. Она медленно развернулась и возвратилась к кровати. Ее взгляд остановился на двух фотографиях в тонких серебряных рамках, стоящих на тумбочке.

Ребекка села на кровать и взяла фотографии в руки. Одна, немного размытая, изображала Уилла, опирающегося на лопату. На другой молодые доктор и миссис Берроуз сидели в полосатых шезлонгах на каком-то пляже. Миссис Берроуз с нежностью смотрела на огромное мороженое, а доктор Берроуз, похоже, пытался прихлопнуть муху, и рука у него была размыта.

Они все разошлись в разные стороны. Семья развалилась. Неужели после всего этого Ребекка должна была нянчиться с тетей Джин, еще более ленивой и капризной, чем миссис Берроуз?

— Нет, — вслух сказала Ребекка. — Мне тут больше делать нечего.

У нее на губах заиграла легкая улыбка. Девочка в последний раз взглянула на фотографии и глубоко вдохнула.

— Спасибо! — равнодушно сказала она и с такой силой бросила их в стену, что на выцветший плинтус со звоном посыпалось битое стекло.

Через двадцать минут Ребекка собралась в путь. Поставив свои чемоданчики у входной двери, она отправилась на кухню. Тетя Джин хранила свой запас сигарет в шкафчике рядом с мойкой. Ребекка разорвала с десяток пачек и вытряхнула их содержимое в раковину. Потом она взялась за теткину дешевую водку. Открутив крышечки, она вылила все пять бутылок на сигареты.

Наконец она взяла у плиты коробок кухонных спичек, открыла его, достала спичку, чиркнула ею и подожгла смятый газетный лист.

Отойдя на безопасное расстояние, Ребекка бросила пылающий бумажный ком в мойку. Сигареты и алкоголь загорелись с приятным шипением, пламя стало лизать цветастые плитки над мойкой и кран, покрытый фальшивым хромом. Девочка не осталась любоваться плодами своих трудов. Входная дверь хлопнула, и Ребекка со своими чемоданчиками навсегда покинула квартиру. Под звуки пожарной сигнализации она спускалась по лестнице.

С тех пор как его друга забрали из камеры, Честер с каждым днем, проведенным в вечной ночи тюрьмы, все глубже погружался в отчаяние.

— Один. Два. Т-т…

Мальчик попытался выпрямить руки, чтобы отжаться от пола, — он ежедневно заставлял себя делать упражнения.

— Т-три… — выдохнул он и беспомощно опустился на каменный пол, упав лицом в невидимую грязь. Честер медленно перевернулся, сел, поглядел на окошко в двери, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает, и сложил руки. «Господи…»

Молитва у него неизменно ассоциировалась с неловкой тишиной на школьных собраниях, перемежавшейся покашливанием… сразу после нестройно спетых гимнов, в которые, к радости хихикающих одноклассников, кое-кто из мальчишек вставлял непристойности.

Нет, искренне молятся только придурки.

«Пожалуйста, пошли кого-нибудь…»

Он еще сильнее сжал ладони, уже не стыдясь этого. Что еще ему оставалось? Честер вспомнил, как у них жил двоюродный дедушка. Его поселили в гостевой комнате, и мама отвела Честера в сторону и объяснила, что этот странный тощий человечек лечится облучением в лондонской больнице, что он «семья», хоть Честер никогда его до этого не видел, и что к нему надо относиться с уважением.

Он живо представил себе дедушку: как тот шуршит газетами, сердито отодвигает тарелку с отличными спагетти болоньезе («Не стану я есть всякую иностранную пакость!»), хрипло кашляет из-за того, что, к неудовольствию матери Честера, постоянно курит самокрутки.

После первой недели поездок в больницу дедушка ослаб и стал более замкнутым; он напоминал засохший лист, еще держащийся на ветке. Старик больше не говорил о том, как живут «у них на севере», дышал с жутким присвистом и даже не пытался пить чай. Честер слышал через стену, как в последние дни перед смертью он взывает к Богу. Только теперь мальчик понял его.

«Пожалуйста, помоги, пожалуйста…»

Честер чувствовал себя одиноким и заброшенным. Ну почему, почему он согласился помогать Уиллу в этом нелепом предприятии? Почему он не остался дома? Мог бы сейчас сидеть в тепле, в безопасности… но он не остался дома, он пошел с Уиллом, и теперь ему оставалось только следить за ходом времени по гнетуще одинаковым мискам с едой, которые приносили дважды в день, и промежуткам беспокойного сна. Честер привык к постоянному гулу в камере — Второй Офицер объяснил, что это работают машины на «Вентиляторных станциях». Теперь этот звук порой казался мальчику даже приятным.

В последнее время Второй Офицер стал обращаться с ним мягче, даже иногда удостаивал его ответов на вопросы; как будто уже не имело значения, насколько официально держится полицейский с заключенным. Из-за этого Честер начинал с ужасом думать, что его оставят здесь навсегда или, напротив, что скоро что-то изменится — но, подозревал он, не к лучшему.

Эти подозрения только укрепились, когда Второй Офицер отворил дверь и велел Честеру искупаться, предоставив в его распоряжение губку и ведро с темной водой. Несмотря на дурное предчувствие, мальчик с радостью воспользовался возможностью вымыться, хоть это и было ужасно больно — его экзема вспыхнула с небывалой силой. Раньше у него шелушилась кожа только на руках, изредка затрагивая лицо, но теперь болезнь распространилась по всему телу, и у Честера чесался каждый сантиметр кожи. Второй Офицер заодно выдал ему кое-какую одежду; от широченных брюк из мешковины кожа зудела еще сильнее, если только такое было возможно.