Книга Дольмен - Михаил Однобибл

Тут Мирон бросил взгляд на Елену, и она поняла: он видит ее насквозь, перед его взором не одиннадцатилетняя девочка, а старуха! И ей стало нестерпимо стыдно за этот маскарад, за свою нежную кожу, за тонкость кости, за детскую повадку. Так вот как рецепт «котла омоложения» оказался у бабушки Медеи!

Кентавр повернул лицо к Елене и продолжал, обращаясь теперь к ней:

– Разумеется, я не преминул испробовать средство на себе. Но это совсем другая история… Скажу только, что трижды можно стать молодым, используя рецепт, а в четвертый раз он перестает действовать. И вот мой приемный сын, который давно уже жил своей отдельной жизнью, – он шел тем путем, который сам избрал, не скрою, может быть, не без некоторого моего влияния, – однажды попросил поделиться с ним знанием об этом средстве. Не для себя он просил, ибо был молод, но собирался сделать юной одну знакомую на Кавказе…

– На Кавказе?! – воскликнул я в испуге и ошеломлении. Ведь я знаю, что сын мой – пастух, а вовсе не мореход. И он, насколько мне известно, никогда не плавал к берегам Колхиды. И вот тут он открыл мне тайну своей пещеры, из которой без всякого труда и геройства запросто можно шагнуть в Кавказ. И, оказывается, он уже много раз бывал там. Одно только неладно на этом Кавказе – время там течет как-то странно: иногда заглянешь туда и встретишь знакомого дрозда, сидящего на том же буке, что и в прошлый раз, а иногда спустя неделю так все переменится, что просто диву даешься! Племя, которое тут обитало, исчезло, и язык его забыт, и среди смертных один только мой сын помнит его. А на смену исчезнувшему племени пришел другой народ, со своим языком, своими нравами и обычаями. Но сын мой не так уж часто открывал дверь в другой мир. И вот однажды, в очередной раз шагнув в Кавказ, Поликарп обнаружил, что здесь идет война между племенем, населявшим эту землю прежде, и новым. На этой войне мой сын встретил юную девицу, которую полюбил пуще всего на свете. И девица полюбила его, ведь изредка случается, что дочери человеческие любят нас, столь мало похожих на мужчин, живущих вокруг них. И в тот раз он так долго пробыл на Кавказе, как никогда прежде. Но вот как-то он решил заглянуть домой, чтоб проведать свое стадо, порученное пастушку, а также пещеру, а больше затем, чтобы захватить подарок, достойной которого он считал ее одну. Что-то подсказывало ему, что на сей раз все будет в порядке и, вернувшись, он увидит свою любимую. Так и случилось. Спустя день он вернулся и нашел ее… Но это была почти и не она: девушка превратилась в рано состарившуюся матрону с кучей детишек. Но, бессмертные боги! она по-прежнему любила его, а он не замечал того, что она состарилась. Но сама она не хотела быть старухой, рядом с ним, молодым и полным сил.

Вот тогда-то мой сын и обратился ко мне за помощью. Это долгая история, скажу только, что я видел эту девицу. Но не на Кавказе… Она стала в конце концов молодой. Гораздо более молодой, чем хотели оба, – кентавр вновь бросил на Елену свой всезнающий взгляд, – она стала младенцем. – Елена вздрогнула. – Да, да, самым настоящим младенцем! И он сам дал ей имя, нарек Медеей, так звали давно ушедшую в мир иной колхидскую чародейку, а историю Медеи в детские годы он мог слушать часами, и к тому же средство омоложения было ее средством, некогда она принесла его с Кавказа, и через десятые руки оно попало ко мне. И потом свою любимую он ведь тоже встретил в Колхиде…

Он подбросил младенца Медею в ее прежнюю семью. У них пропала мать, но взамен бог даровал им дитя, так они будут рассуждать, думал мой сын. Ее приняли в семью, но она не была там, насколько мне известно, счастлива. На меня мой сын был не в обиде, так как я предупреждал его о том, что средство может подействовать и таким образом…

Так вот, я знал теперь, что есть прямой путь на Кавказ: путь к моей смерти. Я так часто расспрашивал сына об этом месте, и он так много рассказывал о нем, что мне казалось, я много раз побывал здесь.

Между тем Поликарп продолжал открывать дверь в свой Кавказ. Вернее, он всегда держал ее полуоткрытой… История его кавказской любви продолжалась. Повзрослевшая Медея даже обратила его в свою веру. Я видел в его пещере нанесенные на доски изображения ваших богов, которые Медея прятала у него, так как в то время новые властители ополчились против них и против тех, кто верит в богов и держит святые иконы в своем доме. Как-то, перед тем как в очередной раз отправиться на Кавказ, он попросил меня о глазах. Настоящих человеческих глаз я, конечно, не мог дать ему, ведь я не кудесник, я сделал всего лишь татуировку глаз, придав им сходство с глазами распятого бога.

Однажды, когда обстоятельства моей жизни складывались столь плачевно, что мне не захотелось больше жить, я имел слабость уговорить сына взять меня с собой, на Кавказ. Но у нас ничего не вышло, дверь не открылась – ни передо мной, ни перед ним. Он потом много раз, уже один, пытался проникнуть на Кавказ и не мог – что-то случилось: дверь заклинило или ее замкнули с той стороны. А Поликарп как никогда рвался туда – и никак не мог ворваться. Потом что-то как будто повернулось – и дверь слегка приоткрылась, – он смог протиснуться в щель. Но, увы, он опоздал. Он не застал свою любимую в живых. А я, отправившись навестить сына, не застал его в пещере, но зато мне удалось проникнуть сюда, в этот мир. Дверь оказалась распахнута… Распахнута настежь, так что не только я мог проникнуть на Кавказ, но любой прохожий, любой, кому вздумалось бы заглянуть в жилище Поликарпа…

Циклоп, слушавший отца в почтительном молчании, спросил с горячностью:

– Так кто же этот прохожий, отец? Кому еще удалось проникнуть сюда?

Кентавр с шумом поднялся на свои четыре лошадиные ноги, так что искры посыпались из догоравшего костра:

– Ты же, знаешь, сын мой, я не провидец. Мы постараемся узнать это завтра, а на сегодня и так слишком много слов. Все устали, положимся на Крониона и отправимся на боковую.

Проснувшись, Елена первым делом наткнулась на человеческий взгляд кентавра. Она вздрогнула и только потом все вспомнила, но все-таки протерла глаза, надеясь, что кентавр как-нибудь сотрется из действительности. Но этого не случилось. Пожелав ей доброго утра, Мирон Иксионид продолжил плести венок из плюща. Циклоп сидел в сторонке и, делая ножом надрезы в медвежьей шкуре, продевал в эти дырки бечевку, которую позаимствовал из их снаряжения: шил медвежий хитон. С этой действительностью приходилось мириться: человек ко всему привыкает, даже к ежедневному чуду.

Оглядевшись, она не увидела Сашу. Воду уже принесли, хворост для костра заготовили. Кентавр сказал, что не будет сегодня есть иной пищи, кроме той, которая ему понадобится для того, чтобы узнать ответ. Елена не стала ломать голову над словами кентавра, а, запалив костер, принялась варить кашу.

Из лесу появился Александр, он нес целый пучок ветвей, сорванных с различных деревьев.

– А это еще зачем? – спросила Елена, перебирая ветви. Она опознала яблоню-кислицу, падуб, дикую грушу, кизил, ясень, иву, тут были также пальмовая ветвь и полуживая ветка тиса.

– Не знаю. Попросили, – пожал плечами Саша. – Иву еле сыскал.

– Возле дольмена росла ива, – ни к селу ни к городу вспомнила Елена.