Книга Испытание временем - Виталий Храмов

– Я так и сказал. Всё – просто и сложно. Самые важные вещи – простые, а простые – всегда тяжёлые для понимания. И будет чудо. Чудо – это просто. Когда умеешь. И чудо – сложно, когда даже не понимаешь как.

– Ты про это чудо говорил?

– Про это, Санёк.

– Ты впервые меня назвал по имени.

– Бывает, – пожал я плечами, вздохнул, – я не знаю, как тебе ещё объяснить? Как объяснить словами слепому, что такое радуга? Как словами пересказать глухому, что такое симфония? Как словами научить девственника, как женщину довести до оргазма?

– А это при чём? – удивился мой собеседник.

– Да то же самое. Прочуять это надо. Прочувствовать. Самому. Научиться. Научиться концентрироваться на задаче – отринув всё прочь. Научиться контролировать свой разум, своё тело. Как тебя я научу? Если ты не желаешь даже?

– Желаю!

– Выброси мусор!

– Как? – закричал он.

– Вот так! Возьми и выброси! – проорал я в ответ.

– Я даже не понимаю, о чём ты! – кричал он. А он разозлился.

– А я о чём? Даже не хочешь.

– Пошёл ты! Развел тут шаманские танцы! «Очисти разум»! Тьфу! – Он отполз от меня.

– Используй силу, Люк! – прошептал я.

Тот тоже не понимал. Пока не торкнуло. И я не понимал. И до сих пор не понимаю. Использую. Интуитивно. Не понимая механизма. Как мой трёхлетний сынишка загружал компьютер, загружал нужную игрульку, запускал именно своё сохранение и играл в стрелялки. Не зная ни одной буквы. А что – к чему? Как тебя, лошадь, научить тому, в чем сам ни бельмеса?

Тряхнул головой, вышвыривая этот разговор из оперативной памяти. Пора вернуться к нашим баранам, то есть румынам. Они как раз пошли в атаку.

У меня заправлена лента, где каждый четвертый патрон – трассер. Пристрелочная, наверное. Дал две короткие очереди. И ещё две. Не в румын – они ещё слишком далеко. Не умею я стрелять из пулемёта навесом. Не гаубица, авось. Это я проверил точность прицела. Результат меня устроил.

Навалился грудью на земляной стол, положил щёку на приклад, смотрю на цепи солдат противника вдоль ствола. Мыслей – ноль. Планов – ноль. Страха и волнений – ноль. Тысячи их там. Нам – гарантированный карачун. Может, там, за селом, их и порубают в фарш, но нам это уже будет фиолетово. Страха – ноль. Волнения – ноль. Так надо! А раз надо, значит, надо.

Так что ж, друзья, коль наш черёд, Да будет сталь крепка! Пусть наше сердце не замрёт, Не задрожит рука. Настал черед, пришла пора, Идём, друзья, идём! За всё, чем жили мы вчера, За всё, что завтра ждёт!

Да, пою. Да, громко. Нам песня не только строить и жить помогает. Но и ломать, и погибать. Погибать – так с музыкой!

* * *

Вот-вот-вот! Цепь солдат выползла из низинки на «удобное» место. Для меня удобное. Для них, соответственно, нет. И вижу – некоторые это поняли. Цепь сломалась, некоторые рванули вперёд бегом, а не шагом. А то идут, как белые офицеры в кино «про Чапаева». Пулемёт в моих руках бьётся в станине, посылая росчерки трассирующих пуль в противника, пламя рвётся из пламегасителя. Высадил всю ленту, быстро снял пулемёт со станка, собрался бежать, столкнулся с библиотекарем, что бежал навстречу, увешанный пулемётными лентами, как матрос, штурмующий институт благородных девиц в Смольном.

– Ходу, ходу, – кричу, перепрыгивая через него. Чую, что лицо моё имеет глупое выражение – от глупой довольной улыбки. Очень уж удачно легла очередь по цепи румын. Вся лента – по всей цепи, по серединам корпусов. Складывались, как картонные корпусные мишени. Вся лента. Вся цепь. Редкий на войне случай. У меня – впервые. Поэтому такой радостный. Доволен удачей.

Убил несколько десятков человек – радуюсь. Маньяк!

Их сюда никто не звал! Они шли меня убивать!

К сожалению, больше такой удачи мне не перепадало. И противник больше не ходил в «психические атаки», передвигались рывками, отдельными группами, единично. Пристреляться как следует не давали. Дашь три-четыре короткие очереди – сразу пули начинали жужжать сердито вокруг.

Да и пушкари наши как-то быстро отбили у них охоту кучковаться. Сразу упомяну работу артдивизионов сторон, потому что мне было не до них. Пушкари работали с огоньком. И наши, и не наши. Молотили знатно. Снарядов никто не жалел. Наши не жалели, чтобы сдержать, румыны не жалели – всё одно не вывезти. Уничтожали боезапас. Перекопали снарядами всё поле боя, всю округу. Село разбили полностью. Что могло гореть – горело. Что не могло гореть – тоже горело. Даже печей на пепелищах не осталось.

Горные орудия прожили короткую, но насыщенную, получасовую жизнь в аду. Они били прямой наводкой. Практически в упор. Каждый выстрел – попадание в цель. Короткоствольные пушки давали малый импульс снарядам. Дальность орудий была низкой. Пробивная сила – ещё меньше. Но снаряды летели по крутой параболе, ложились в ряды противника чуть ли не как мины – чуть ли не сверху. Осколки летели богато, вдоль земли, собирая свой кровавый урожай. И не было от горных пушечек спасения. Ни в складках местности, ни в ямах, ни в воронках – везде они доставали. Ухали на головы сгруппировывающихся для атак румын.

К сожалению, огневые маленьких, гордых, как горные птицы, горных орудий быстро вычисляли, накрывали. А у них даже орудийных щитов не было. Герои пушкари те!

У румын наибольшее беспокойство нам доставили корпусные орудия. Они не были видны. Били откуда-то с закрытых позиций. Но били мощно, часто. И смертоносно.

Ещё румыны катили свои ПТ-орудия. Те самые мелкашки, что обескровили приданные нам бронеавтомобили. Совсем мелкие. Совсем бесполезные против окопавшейся пехоты. Расчёт – пять-семь человек. Кучкой. Пыжатся, катят. А вдруг русские Т-34? Одним словом – печеньки. Одной очередью останавливал их мучения. Щита как такового у орудия нет. Он есть, но чуть больше щита «максима», пулемёта. Укрыться им негде. Пусть я и не убивал всех, говорю же, одной очередью всех – редчайшая удача, но орудие оставалось на месте, трупы лежали, раненые отползали. Живые – прятались. ПТОшники даже не пытались со мной перестреливаться. Понимали прекрасно: 40-мм пулька против пехоты в окопе – бесполезна. Так что пушка оставалась на месте, пушкари пытались жить, как пехота.

Ещё славно покуражились миномётчики. С обеих сторон. Только вот беда – у наших боезапас, наверное, иссяк. Через несколько часов заметил, что разрывы мин в рядах румын стали редеть. Я уже различать по разрыву мину от снаряда научился. А вот по штрафной роте – миномёты как лупили, так и лупят. Одно радовало – миномётчики румын не немцы. Не такие заковыристые умельцы. Попадания в сами окопы редкость. А это в миномёте самое страшное. Большая часть румынских мин разрывалась снаружи. И то хлеб.

Теперь про меня и пехотную сторону боя. Тут было всё просто – высунулся, наметил цель, выставил пулемёт, прицелился – или подождал цель, построчил, нырнул в окоп – бежишь в позе «зю». Отсель – тудой! И живее, живее! Про миномёты уже говорил.