Книга Отступница - Уарда Саилло

Я нашла новый способ не быть в школе тем человеком, которым я являлась на самом деле: я просто перестала туда ходить. В конце учебного года учителя отказались выставлять мне оценки — они ведь почти не видели меня. Они предложили мне еще раз остаться на второй год.

Однако я отклонила это предложение. Я хотела, чтобы дома меня наконец начали уважать, и думала, что скорее всего это может получиться, если я буду зарабатывать деньги и вносить свой вклад в содержание семьи.

В качестве школьницы тетя Зайна меня всерьез не воспринимала. Она заставляла меня целый день выполнять работу по дому, тогда как мои старшие сестры уже ходили на работу. Джабер учился на слесаря, Муна работала в «Тер де Ом», Джамиля была уже замужем и родила сына, Рабия закончила учиться на секретаршу, но еще не нашла работу по этой специальности. Сейчас она работала в семье французов уборщицей, и ей разрешили жить там.

В это время она отдалилась от меня. Я относилась к этому с пониманием, но все же мне было больно, что я потеряла самого важного для меня человека. Рабия же стала настоящей леди, очень ухоженной, очень элегантной и совсем иной, чем мы, живущие на улице Рю эль-Газуа. Она забрала с собой даже свою книгу, которая всегда была утешением и наградой для меня, когда Рабии не было со мной. Круг ее друзей состоял из студентов и философов. С этими умными людьми она общалась, дискутировала, и у нее появился друг, который делал ее счастливой настолько, что она даже забыла о моем дне рождения. Это поразило меня в самое сердце. Я случайно встретила ее на улице. Это было 25 января 1991 года, на следующий день после того, как мне исполнилось семнадцать лет.

— Сестра, ты знаешь, какой вчера был день?

Рабия удивленно посмотрела на меня.

— Да, четверг.

— Что за четверг?

Рабия задумалась. Однако правильный ответ ей на ум так и не пришел! Я почувствовала комок в горле, мне было трудно говорить дальше.

— Мой день рождения, — сказала я, не в силах больше сдерживать слезы. — Ты забыла о моем дне рождения!

Рабия всхлипнула.

— Ты изменилась, — сказала я, — ты не такая, как раньше.

— Тут ты права, — ответила Рабия, — сейчас я живу своей собственной жизнью. У меня есть друг, и у меня есть профессия. Но это не оправдывает мою забывчивость. Ты — моя маленькая сестра, которую я люблю. И ты останешься такой навсегда.

Прямо посреди дороги она обняла меня. На ее глазах были слезы. Я заплакала, но простила ее.

Я тоже хотела стать такой же леди, как Рабия, иметь профессию, деньги и собственного друга. Я надеялась, что мой будущий друг будет таким же умным, как человек, который любил Рабию. Но сначала я должна была найти хорошо оплачиваемую работу, чтобы избавиться от зависимости от дяди и тетки, от их опеки.

По этой причине я однажды отправилась в поход по самым лучшим улицам Агадира, звонила в крепкие двери красивых домов. Сразу же, в первый же день мне повезло. Меня наняла женщина-врач с маленьким ребенком. Вечером я гордо пришла домой, надеясь, что меня похвалят. Но похвала последовала только со стороны тети Зайны, которая немедленно возрадовалась новому источнику поступления денег. Мои же сестры, наоборот, воспротивились. Особенно возмущалась Муна.

— Ты же не хочешь всю жизнь быть уборщицей, — ругала она меня, — прекрати эти глупости, иди в школу и научись чему-то разумному.

— Но я больше не хочу ходить в школу. Я хочу зарабатывать деньги, как ты и Рабия.

— Идиотизм. — Муна проявила в этом деле редкостную решимость. — Завтра же ты уволишься. Это не для тебя.

Я уволилась только через день. Где-то в глубине души я знала, что Муна права. Я не годилась на роль уборщицы. Аллах — или кто бы там ни был — предопределял мою судьбу, и он предусмотрел для меня нечто иное. Только вот что?

Я начала работать в пекарне девочкой на побегушках: убирала, таскала торты, мыла полы и продавала круассаны. Затем я один день проработала официанткой в кафе в нашем квартале. Но уже на второй день меня выгнали с работы, потому что я после окончания рабочего дня, вместо того чтобы аккуратно свернуть свой фартук и положить его в шкафчик, просто сунула его туда.

Я проработала в этой кофейне целых пятнадцать часов, а когда меня уволили, начальница не хотела выдать мне заработанные деньги.

— О’кей, — сказала я, — я, конечно, маленькая, но я не допущу, чтобы вы меня обманывали. Я вкалывала как проклятая, и эту мизерную плату, которую мне пообещали, я честно заработала. Если я не получу своих денег, то каждый день буду стоять перед вашим кафе и каждому, кто будет проходить мимо, буду рассказывать, какой вы плохой человек.

Начальница мне не поверила. Но уже на следующий день я стояла перед ее террасой. И через день опять пришла туда. На третий день мне отдали заработанные деньги. Пятьдесят дирхамов, пять евро. Мелочь, но я считала, что моя борьба за эту маленькую сумму оправдала себя. Из принципа.

Я уже давно решила не позволять дурачить себя. Я ожесточилась в сердце и больше не соглашалась на компромиссы. А Зачем? Какой бы я ни была — жесткой или мягкой, большой или маленькой — все равно меня избивали, надо мной издевались, меня унижали и обманывали. Мне стало ясно, что хуже уже не будет, как бы я себя ни вела. Теперь дела могли идти только к лучшему, пусть постепенно. Я почувствовала, что снова готова бороться за свое будущее. Этот маленький успех в кофейне я рассматривала как хорошее начало для нового отрезка своей жизни.

Моя следующая работа впервые привела к более тесным контактам с немцами. Это была супружеская пара из далекой, чужой страны по ту сторону Средиземного моря. Они были владельцами лучшего салона мороженого в Агадире.

Я получила униформу, состоящую из черных брюк и красной футболки, а платили мне приблизительно сто двадцать евро в месяц. За это я должна была днем и ночью печь вафли и продавать мороженое. Продавать мороженое доставляло мне удовольствие, а печь вафли, наоборот, было пыткой. Я должна была разливать лопаткой жидкое тесто в формочки для вафель, закрывать аппарат на некоторое время, затем снова открывать и сворачивать в кулечки коричневую массу на горячем листе железа.

Там все решали секунды. Парой секунд раньше — и тесто оказывалось еще сырое, парой секунд позже — и тесто становилось таким жестким, что его уже не удавалось свернуть в трубочку.

И до сих пор внутренние стороны моих кистей носят отметки ожогов, которые я получила, когда в страшной спешке работала возле раскаленной плиты.

Немцы были странными людьми. В их салоне мороженого постоянно звучала резкая музыка, под которую мужчины хриплыми голосами орали: «Проклятие, я люблю тебя», «Verdamm, ich liebe dich». Моя шефиня ходила в свитере и пользовалась тяжелыми духами, от которых у меня кружилась голова, а шеф неприятно вонял потом.

— Ты чувствуешь? — шептала моя коллега.

— Конечно.

— А ты знаешь, откуда это?