Книга Марсель Лобе. Трагедия ордена тамплиеров. Фо Ги. Дело тамплиеров - Ги Фо

Лучшим доказательством того, что речь идет об очень важном деле, является то, что тамплиеры позволили приговорить себя по этому единственному факту. Никто из них, даже Моле, не пытались объяснить этот ритуал. Таким образом, они признали его антихристианский характер.

Ритуал и исповедь

Поскольку это требование сильно смущало простых братьев, после вступления в орден их посылали исповедаться в этом грехе, и все заявляют, что этот грех был им отпущен, при наложении символической епитимьи.

Так, например, Жану де л’Омону, сержанту парижской епархии, наставник просто сказал, после того как он, дрожа, плюнул рядом с крестом: «Кретин, иди теперь исповедайся!»

Члены комиссии были удивлены, что исповедники не были встревожены такими откровениями. Но не стоит забывать другой, очень важный и серьезный факт: тамплиер мог исповедоваться только священнику ордена и давал в этом клятву. Таким образом, это всегда был священник ордена, который, кажется, довольно легко, давал это странное отпущение грехов. Брат Жан де Баали уточняет в своем признании: он отправился исповедаться к брату Пьеру Ми-но, тому самому, который только что его принял. И, так как комиссары удивились, что он выбрал именно того, кто только что заставил его совершить грех, в исповедники, он пояснил: «Мне сказали, что без разрешения моих начальников я не могу исповедоваться кому-либо другому, кроме братьев ордена».

Откуда мог возникнуть этот запрет исповедоваться вне ордена, если не для того, чтобы избежать огласки вне братства возмутительных фактов, о которых священники ордена были, напротив, осведомлены?

Вот показания Пьера де Моди о легкости и почти автоматическом характере отпущения грехов. Так как он отказывался отрекаться от Христа, приор сказал ему, что это правило ордена и добавил: «Давай же, не сомневайся, капеллан может отпустить тебе этот грех».

Таким образом, отречение от Христа сопровождалось пародией на таинство епитимьи!

X. Странная ересь

Не было никаких сомнений, что отречение от Христа и плевание на распятие должны были означать появление глубоких отклонений в ордене, тайное принятие веры или идеала, отличных от христианства, даже если простые братья не рассматривали это таким образом.

Безусловно, такое утверждение кажется чрезмерным, и историки отказались принять его: «Оно входит в формальное противоречие с духом и задачами ордена Храма, его вооруженной борьбой, пожертвованиями, самоотверженностью и преданностью римской Церкви»[61]. Они стараются доказать, что речь шла лишь о шутке над новобранцами, призванной в извращенной форме указать неофиту на его обет подчиняться, напомнив ему о тройном отречении св. Петра. К сожалению, сами тамплиеры никогда ничего подобного не говорили, хотя речь шла о спасении их жизней; руководители никогда не давали подобного объяснения, хотя речь шла о спасении ордена и жизни их братьев.

Мы видели, что в 1307 г. Папа еще не был убежден в виновности тамплиеров. В октябре он приказал кардиналам допросить руководителей ордена в Шиноне: Моле и его заместители легко могли бы объяснить, что оскорбление распятия вовсе не было антихристианским действием, но являлось напоминанием об отречении св. Петра. Папа мог бы признать эту церемонию дурным обычаем, и, возможно, запретил бы ее, но при этом был бы совершенно счастлив такой ценой положить конец делу, которое было столь мучительным для него. Филипп Красивый, возможно, отреагировал бы сурово, но лишился бы своего единственного оружия, что могло позволить Папе решиться на сопротивление. Если Климент V и был убежден в реальной и глубокой виновности ордена, то именно на основании признаний, сделанных в Шиноне. Итак, что говорит Моле кардиналам, пришедшим допросить его? «Хитрость врага рода человеческого привела тамплиеров к слепому падению», в течение долгого времени те, кого принимали в орден, отрекались от Христа «рискуя своей душой». Итак, это очевидное признание в ереси или в сговоре с дьяволом, а вовсе не в простом двусмысленном жесте.

Папа лично выслушает 72 тамплиера и получит аналогичные признания. Он квалифицирует эти действия как бесчестный, низкий поступок и преступление. Никто из обвиняемых и не подумал заметить ему, что ритуал мог быть невинным.

В ноябре 1309 г. Моле вспоминает перед следственной комиссией, как затем это будут делать будущие историки, о жертвах ордена в Святой земле и добрых делах. Ему заметят, что «все это не имеет никакого значения для спасения душ, если в этом отсутствует фундамент католической веры». Речь не идет о возникновении «лютеранского» конфликта между верой и делом. Просто делается упор на спасение души. Тогда Моле покорно заявляет о своей христианской вере, но многократно повторяет свои предыдущие признания, не стараясь смягчить их значимости: речь идет именно о проблеме спасения души. Только рядовые братья, никогда не верившие, что действительно отреклись от Христа, будут горячо протестовать. Высшие руководители ордена никогда не попытаются объяснить ритуал отречения в христианском смысле.

Итак, ересь очевидно установлена.

Но какая странная ересь! Она приводит нас в замешательство, и надо признать, что мы не осведомлены о чем-то главном, что могло бы нам помочь понять ее.

Прежде всего, кажется, что высшие руководители до процесса никогда не осознавали тяжесть этих фактов: они представляют ритуал как древний обычай, смысл которого, вроде бы, потерян и которому никто не придавал значения. Однако, христиане, столь невежественные в теологии, как их представляют, не могли сомневаться в отвратительном, дьявольском характере отречения от Христа. Если простые братья пугались отречения, как более образованные руководители могли легкомысленно трактовать этот поступок? И почему никогда не упразднили этот святотатственный ритуал? Во время допросов высшие руководители, не имея возможности отрицать столь известный факт, кажется, больше всего старались скрыть его смысл: именно потому, что правда не могла быть раскрыта.

Но, одновременно признаваясь в этой отвратительной практике, высшие руководители заверяли, что исповедовали христианство и просили разрешения присутствовать на мессе. Нельзя постоянно подозревать их в том, что они разыгрывали комедию. Насколько можно понять из протоколов, которые не передают живую интонацию слов, сановники были уверены, что являются добрыми христианами. Не боялись ли они навлечь на себя проклятье? Их двусмысленное поведение понять гораздо сложнее, чем поведение настоящих еретиков: например, катары мужественно всходили на костры, проповедуя свою собственную веру, отрицая Церковь и человеческую сущность Христа. Почему, если тамплиеры перешли в другую веру, то никогда не сказали об этом? Почему не нашелся среди них, хотя бы один, кто признался бы в своей вере, какой бы она не была? Встречались же приговоренные инквизицией, признававшие, что заключили договор с дьяволом! Что касается тамплиеров, кажется, что они были просто запуганы и старались только спасти свою шкуру. Но для верующего это не главное: разве их вовсе не заботило спасение души, в какой бы форме они себе его не представляли? На это различие в поведении мы еще раз обратим внимание, когда попытаемся сопоставить их тайную доктрину с доктриной катаров. У катаров были многочисленные мученики, также добровольно и мужественно принимавшие смерть, как и мученики первых веков христианства; у тамплиеров мы не найдем ни одного подлинного мученика, я имею в виду умершего за публично признанную веру в качестве «свидетеля». Все заверяли, что являются христианами, зная, что отреклись от Христа. Конечно, большинство отреклось устами, но не сердцем и речь не о них. Но руководители, носители тяжкой тайны, которую они не могли открыть, почему они хотели умереть христианами? И, если они являлись христианами, почему ничего не могли сказать о своем заблуждении, о доктрине, которую они признавали дьявольской? Признание на исповеди этого греха, разве не являлось условием, необходимым для действительного отпущения грехов?