Книга После Путина - Константин Долгов

Действия такого характера помогут преемнику не просто наладить отношения между Россией и США. Подобная стратегия в сочетании с гибкой тактикой позволит возродить геополитическую полярность в неконфликтном варианте. Дело в том, что полярный мир (напоминаю, что полярный означает разделённый на два полюса; ни однополярного, ни многополярного мира быть не может) — это достаточно устойчивая и хорошо регулируемая система. При условии, что полярность не перерастает в прямую конфликтность, как во времена холодной войны, и не маскируется слиянием в экстазе, как при «разрядке», а остаётся диалектически развивающейся системой взаимодействия. При исходном разделении сфер влияния на «фиксированные», «свободные» (то есть такие, где сохраняются конкуренция и борьба двух полюсов; «свободными» априори можно оставлять лишь те сферы, которые не имеют жизненно важного значения ни для одного из полюсов) и «общие» (например, борьба с терроризмом, ядерное и климатическое сотрудничество), при закреплении взаимоотношений мощным и грамотным документальным корпусом построение подобной системы представляется вполне возможным. Это не будет система конечного равновесия — да и не нужно, поскольку конечное равновесие исключает любое дальнейшее развитие. Эта система не ликвидирует ни взаимное давление, ни потенциальные конфликты, ни уступки. Она «всего лишь» позволит заблокировать взаиморазрушительные инструменты, закроет перспективы острых и неразрешимых конфликтов, переведёт конкуренцию и полярность в конструктивный режим (если хотите — в режим функционирования). Утопия? Нисколько. Существование идеально управляемых систем в социальном мире невозможно. Существование достаточно управляемых систем не только возможно, но и доказано исторически — как минимум XIX веком, веком империй, хотя и Античность может предоставить нам кое-какие убедительные примеры.

Парадоксально, но создать аналогичную достаточно управляемую полярную систему с Евросоюзом ни Путину, ни преемнику не удастся. По целому ряду причин. Во-первых, в приоритете (по созданию такой системы) у России и США — и в силу сходств, и в силу диалектических связей, и в силу существующей, хоть и латентизированной, полярности. Во-вторых, Евросоюз, в отличие от США, не представляет собой субъектного единства: он не объединён системно, его удерживают в «собранном» состоянии прежде всего финансово-бюрократические, а не экономические или идеологические фиксаторы. Государства в составе Евросоюза не выполняют элементных функций так, как штаты в США; между ними — даже между пресловутым «Югом» и «Севером» — не развились диалектические противоречия, которые способны скреплять противоборствующие единицы. Причин тому множество, однако основная — это вовлечение в ЕС государств бывшего соцлагеря, а также прибалтийских республик. В результате Евросоюз вместо институционализации системы завис в аморфном состоянии, не имея оснований для выхода из него. Уход из состава Великобритании хоть и был в чём-то авантюрой, но логичной и предопределённой: руководство Евросоюза пыталось на сугубо бюрократических основаниях, без каких-либо экономических или хотя бы идейных опор, перейти от слабоконфедеративного состояния к строгой федерации. В-третьих, ядро Евросоюза всё же слишком чуждо России культурно: не нужно забывать, что гримасы политкорректности, начиная от обихаживания ЛГБТ и К° и заканчивая позитивной дискриминацией, это европейский продукт, лишь отчасти видоизменённый и усиленный в США. Семена этого ценностного релятивизма были занесены представителями так называемой Франкфуртской школы, фрейдомарксистами Эрихом Фроммом и Гербертом Маркузе, иммигрировавшими в США перед Второй мировой из нацистской Германии. Господа были, безусловно, талантливыми мыслителями, но выдвинули слишком много идей, легко доводящихся до абсурда. Само собой, в Евросоюзе эти же семена, пусть и занесённые обратным ветром из США, пустили куда более глубокие корни, и преодолеть это культурное отличие в необходимой для создания полярной системы степени, пожалуй, невозможно.

Это не говорит о том, что отношения между Россией и Евросоюзом должны маркироваться преемником Путина как обречённые на разрушение, совсем нет. Напротив, ему придётся огромное внимание уделять именно поддержанию этих отношений, но не с Евросоюзом, а с отдельными составляющими его государствами. Это единственный способ не попасть в ловушку взаимозависимости с брюссельской бюрократией, бессмысленной и беспощадной. И, в отличие от ситуации с США, преемнику Путина не стоит как-то по-особому реагировать на центробежные тенденции в Евросоюзе. Безусловно, распад Евросоюза также вызовет заметную волну, которая заденет Россию, однако эта волна с американской несопоставима и не принесёт критической опасности для России, хотя, конечно, и опробует на прочность российские глобально-политические «волноломы». Необходимо помнить, что североевропейские государства представляют собой основу антироссийского фронта в ЕС. И хотя этот фронт не является столь истерическим, как аналогичный фронт в США, тем не менее на какие-то заметные улучшения в отношениях с североевропейцами преемнику Путина рассчитывать вряд ли стоит. Совсем другое дело — южноевропейские государства и страны бывшего соцлагеря, даже прибалтийские республики. С ними — с каждым в отдельности — можно и нужно будет выстраивать отношения, соблюдая два основных правила: никогда открыто — даже в российском публичном пространстве — не демонстрировать заинтересованность России в выходе этих стран из-под брюссельского надзора и не делать ставку на правых и ультраправых, даже на мимикрировавших, как французский «Национальный фронт». Их ситуативная «пророссийская» (в абсолютном большинстве случаев просто антибрюссельская) позиция играет на руку только российским ультраправым, а России как государству подобная «поддержка» не приносит ничего. Бессмысленно пытаться найти опору в венгерском «Йоббике» или немецкой «AfD» — как любые ультраправые, они безмозглы и шовинистичны (в том числе по отношению к русским) даже больше, чем некоторые американские экс-лётчики. Этих «партнёров» преемнику Путина придётся отодвинуть как можно дальше от граней нашей дипломатии. Однако в Евросоюзе достаточно евроскептиков как левого, так и центристского толка; там и необходимо искать «точки опоры» преемнику Путина, именно там, а не у национал-популистов. С точки же зрения «опорных» государств преемнику стоит обратить внимание на Францию, Италию и Чехию: эти три страны не имеют ни серьёзных предубеждений против России, ни сколь-нибудь сильного представительства политических сумасшедших из числа борцов за вечные общечеловеческие ценности, поэтому разыграть в этих странах карту «Россия = Мордор» крайне затруднительно. В то же время пытаться опереться на Германию я бы путинскому сменщику не рекомендовал (извините за невольное напыщенное самодовольство — это не я, это всё языковые штампы): Германия всерьёз заигралась в «мирный» Четвёртый рейх, и эти игры в ближайшее время приведут её в разобранное состояние, когда толку от неё как от партнёра будет ноль.

«А что же Китай?» — спросите вы. А что Китай… Китай — это очень сложно и уже поэтому априори входит в перечень «рисковых» аспектов внешней политики. На Китай преемнику, безусловно, придётся обратить особое внимание, поскольку от взаимоотношений с Китаем зависит не только абсолютно вся азиатская внешнеполитическая линия, включая Японию, но и взаимоотношения с США. С Китаем всегда необходимо помнить: он не может быть союзником, он не может быть другом; партнёрство — медленное, неторопливое, с постоянными проверками-перепроверками — является чуть ли не единственной реальной позитивной моделью взаимоотношений. У Китая масса интересов в российской зоне влияния и в самой России, и значительную часть этих интересов Китай без особых церемоний (извините за каламбур) реализует, не уведомляя российское руководство об этом: тут вам и территориальные проекты в самой России (через местных «посредников»), и арендная экспансия в средне азиатские республики — Казахстан, Киргизстан, — и многое другое. Но есть в китайском политическом стандарте кое-что, способное облегчить задачу преемнику на этом конкретном направлении: это позитивное восприятие преемственности власти. Если преемнику удастся убедительно засвидетельствовать, что он — прямой продолжатель линии Владимира Владимировича, Китай будет вести себя с ним один в один так, как с Владимиром Владимировичем. По крайней мере первые два года. А это хороший задел. Безусловно, тремя аспектами — США, Евросоюз и Китай — проблемная зона внешней политики, перечень международных вызовов и рисков не исчерпывается. Самое очевидное из неназванного — Ближний Восток: Сирия, Иран, Израиль. Сирия, которая уже стала одной из наиболее масштабных геополитических побед Путина, не является при этом победой окончательной и бесповоротной. Россия теперь надолго в ответе за Сирию. И дело не только в том, что «Исламское государство» не разгромлено полностью, а вывезенные американцами руководители боевиков-игиловцев[28] в ближайшее время будут снова «пущены в дело», как в своё время афганские талибы. В первую очередь Россия несёт ответственность за Сирию по тем же параметрам, что и за Украину: единожды даровав стране и народу своё покровительство, государство-патрон заключает с государством-клиентом неофициальный, но очень строгий (потому что контролируется на уровне социального восприятия, восприятия массовым сознанием) контракт, подразумевающий сохранение определённого уровня опеки. Этот контракт признаётся обществами разных стран недействительным лишь в том случае, если государство-клиент добровольно выходит из-под покровительства или же попросту предаёт, как это случилось с частью Украины. Вот в таких отношениях находятся сейчас Россия и Сирия, и, скорее всего, когда Путину понадобится преемник, принципиальных изменений в них не произойдёт.