Книга Единственная дочь - Анна Снокстра

Что-то дернуло ее за руку. Это Эндрю пытался затянуть старую скакалку вокруг ее запястья. Веревка была вся в красных пятнах.

Смутное воспоминание о мальтийском терьере, которого они мучали в подвале в начале недели, ударило ее вдруг с такой силой, что она чуть не задохнулась. Картинки были расплывчатые, туманные и сливающиеся. Но она помнила кровь, льющуюся из его разрезанной груди. Она помнила, как Пол тащил полумертвое существо на скакалке по земле. Звук, который издавала собака, напоминал человеческий крик.

Она поднялась на ноги и оттолкнула от себя Эндрю. Адреналин сделал свое дело: она больше не ощущала боли в руке.

– Это вы преследовали меня, да?

Они уставились на нее одинаковыми голубыми глазами.

– Мы хотели посмотреть, куда ты ходишь.

– И это вы ударили меня по голове в тот день?

– Ты забыла отвести нас в бассейн.

Она видела их велосипеды, сваленные в кучу на подъездной дорожке, когда шла от машины к дому. Она даже заметила, что одно из колес едва заметно вращалось. Возможно, она знала уже тогда.

– Поэтому вы сейчас так со мной поступаете? Потому что я не отвела вас в аквапарк?

Память о суперклее и бритвенных лезвиях, которые она видела в рюкзаке Пола, была еще свежа. Она представила, как скользкие мокрые ноги на полной скорости мчатся вниз по водной горке навстречу лезвиям. Такое она не могла проигнорировать.

– Нас от тебя тошнит. Ты наябедничаешь на нас.

– И еще мы никогда не пробовали это на человеке.

Она увидела, как что-то блеснуло. У Пола в кармане был нож.

– Вы психи! Два обдолбанных психа!

У близнецов на это отвисла челюсть, и они захихикали – почему-то она всегда находила это умилительным.

– Ты гадкая, Бекки. Тебе нельзя говорить это слово.

Внутри ее что-то сломалось. Она со всей силы пихнула Пола в сторону. Тот с визгом полетел на пол. Бек выхватила нож у него из кармана и занесла над головой. Эндрю набросился на нее сзади, цепляясь за руки и спину и пытаясь карабкаться по ней вверх. Но она столкнула его с себя, и он отлетел в другой угол. Бек не осознавала, что он окажется таким легким. Секундное потрясенное молчание – и Эндрю всхлипнул, на глаза у него навернулись слезы.

– Ты сделала мне больно, Бекки.

В голове у нее все смешалось. Ей хотелось броситься к нему, убедиться, что он в порядке.

Пол взглянул на Эндрю, и Бек заметила, что между ними что-то мелькнуло.

– Нам очень жаль, – сказал Пол, в его глазах тоже стояли слезы. – Мы просто дурачились. Мы любим тебя.

Они поднялись и подошли к ней, нежно обхватили ее руками. Бек по-прежнему держала нож высоко.

– Мы просто хотим, чтобы ты проводила с нами больше времени, о’кей? – Пол поднял на нее глаза.

– О’кей, – ответила она хриплым голосом.

Позже, когда она зашла на кухню, небо было багряным.

23

2014 год

В доме тихо. Из спальни родителей не доносится ни единого звука. Я слышу, как мама негромко стучит посудой на кухне. Едкий запах дыма все еще стоит в воздухе, хотя я не могу сказать, откуда он. Сначала он был слабый, как от подгоревшего обеда. Но сейчас я чувствую, как легкая дымка начинает щипать глаза.

Я Бек. Я проживаю ее последние часы.

Я сижу на диване и жду. Жду, чтобы умереть так, как умерла она. Я понимаю, что в этом есть смысл. Я жила ее жизнью и должна умереть ее смертью. Выхода нет. Я провожу руками по хлопчатобумажному платью, успокаивая себя, и жду того, что должно произойти.

Интересно, о чем думала Бек перед тем, как умерла. Вспоминала братьев или сожалела о карьере, которой не суждено осуществиться, о муже, которого она уже никогда не встретит? Она злилась на родителей из-за этого немыслимого предательства или все равно любила их? Приняла такую судьбу?

Я продолжаю гладить себя руками по бокам. Моя мама потирала мне вот так спину, когда я плакала в детстве. Я думала, что совсем ее не помню, но это воспоминание возвращается ко мне во всей яркости. Я глажу колени тоже. Они виднеются из-под серого хлопка, замерзшие и покрытые мурашками. У меня не было времени надеть чулки. Вниз по колену спускается тонкий белый шрам. Я касаюсь его кончиком пальца, и у меня неожиданно вырывается истерический смешок. Когда мне было восемь, я на своем велосипеде пыталась выполнить трюк на рампе для скейта. Мама только что умерла, и я отчаянно и безрассудно пыталась доказать, на что способна. Я все еще помню, как смеялись подростки, как мир вдруг перевернулся вверх тормашками и я поняла, что ударюсь, за секунду до падения. Запах горячего бетона и металла.

И тут все проясняется и становится на свои места.

Я не Бек. Раньше у меня была собственная жизнь, собственная личность, и я могу вернуть ее себе.

Я должна позвать на помощь. Это рискованно. Если они услышат меня, тогда все кончено, но нужно попробовать. По крайней мере, я должна попытаться выжить. Я делаю глубокий вдох и медленно иду на кухню.

Мама стоит у раковины. Она вынула всю посуду из шкафов и вручную перемывает каждый предмет, до скрипа трет и так уже чистый фарфор.

Я двигаюсь спокойно и медленно, беру беспроводной телефон на полке. Телефон пищит, когда я поднимаю его с базы. Я вздрагиваю.

– Тебе нравится? – спрашивает мама.

– Что?

– Прическа?

– А. Да, очень.

– Хорошо. Я рада. Думаю, твоим братьям так больше нравится.

– Они уехали домой. Помнишь?

– Они обрадуются, когда увидят, как аккуратно я тебя постригла.

– Наверное.

Она не повернулась, чтобы взглянуть на меня. Она продолжает заниматься посудой, методично моя один предмет за другим.

– Хорошая идея позвонить Винсу, – говорит она. – Узнай, почему он задерживается.

Это угроза? Она пытается сказать мне, что раскусила меня, берет меня на понт? Я выхожу из кухни. Она так и не поворачивает голову в мою сторону, не замедляется и не ускоряется.

Я набираю номер полиции и подношу телефон к уху, готовлюсь шептать. Но гудков нет. Вместо этого я слышу тишину в другой комнате. Видимо, трубку второго телефона сняли. Он в родительской спальне. Я не раздумываю; не могу представить, что отец сидит на кровати и ждет меня.

Их дверь чуть приоткрыта, но внутри ничего не видно. Я вытягиваю руку, чтобы открыть дверь полностью, но не могу заставить себя сделать это. Мне слишком страшно. Сердце колотится как сумасшедшее, тело дрожит. Мои пальцы ощущают холодный металл дверной ручки. Я должна сделать это.

Когда передо мной предстает картина в спальне, рот сам собой раскрывается для крика. Но из горла не выходит ни звука. Белые простыни превратились в красные, они насквозь пропитаны кровью. Отец лежит в красной луже. Я понимаю, что это он, только по одежде. Он полусидит в кровати, обхватив руками обрез. Лицо и мозги размазаны по белой стене за ним. Рядом с ним пустая бутылка из-под виски. На подушке лежит коряво нацарапанная записка.