Книга Про меня - Елена Колина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
М. – я не знаю, где он, что с ним, это была не любовь, а увлечение его интеллектом, актерским даром.
Атлант, только он может по-настоящему разделить со мной все.
Мы никуда не поехали. Билеты пропали, наш красивый дом с расписными буфетами пропал.
Катькино лечение – это таблетки. Ей нужно всего лишь принять таблетку, как будто это аспирин или аскорбинка. Но от этих таблеток ей очень плохо. Она старается, чтобы ей было ТИХО плохо, но ехать в Тоскану мы не можем. Мы можем посидеть на скамейке в Екатерининском садике у памятника Екатерине.
Но у нас все хорошо. Катьку не всегда тошнит. По утрам бывает лучше, чем днем и вечером.
Я каждое утро, когда Санечка уходит, прихожу к Катьке. Вика тоже приходит к Катьке каждое утро.
Каждое утро начинается с Вики.
…Я крепче прижалась к Катьке и сделала вид, что еще не проснулась. Вика с Катькой разговаривают, как будто меня нет, как будто я не лежу тут, уткнувшись лицом в Катькины острые коленки.
– Мне очень тяжело… – сказала Вика, – я тебе не говорила…
– Ты не говорила?! Говорила миллион раз – артрит, климакс, кариес, – засмеялась Катька.
– Да. Взгляни на мой организм свежим взглядом сверху вниз – сначала кариес, потом климакс, потом артрит. А посредине организма душа, а в душе я…
– В душе ты Ассоль, ждешь алых парусов, – подсказала Катька, – и что?
– А то, что мне сделали предложение, все трое. Я решила – человек сам хозяин своей судьбы и своего климакса! Выйду замуж. Только за кого?
– Чем больше у тебя мужей, тем лучше, – проникновенно сказала Катька, – тебе нужны двое мужей, лучше трое.
Я подняла голову с Катькиных колен:
– Ас кем тебе лучше в постели?
Вика, не глядя, прихлопнула меня рукой.
– А почему такая неуместная ирония? Ты думаешь, любовь – это когда тебе четырнадцать? Я тоже сначала думала, что любовь – это когда тебе четырнадцать или тридцать. А теперь я думаю – любовь для всех! Когда-то считалось, что предел женского любовного возраста – сорок, потом пятьдесят, потом шестьдесят…
– Потом сто… Викон, предел твоего женского любовного возраста – сто лет… Тащи сюда мазь, я тебе колено помажу… – вспомнила Катька.
– Не хочу мазь, не хочу колено… не хочу артрит, не хочу кариес! Мне всего шестьдесят, а у меня уже был кариес!
– Тебе шестьдесят?.. Знаешь что? – участливо отозвалась Катька. – Хочешь, я сделаю тебе укол от бешенства?
– Не надо. Мне шестьдесят, потому что я старше тебя на пятнадцать лет, а тебе уже скоро сорок пять… – пояснила Вика.
– Мне скоро сорок пять, но пока тридцать восемь, – хихикнула Катька, – а тебе, Викон, шестьдесят два, и ты ни с чем не хочешь смириться, даже с кариесом.
– А ты актриса погорелого театра, – на всякий случай сказала Вика.
– А ты престарелый сексуальный маньяк! – засмеялась Катька и быстро добавила: – Ты первая начала!
Как дети. Они каждое утро так – Вика наступает, гонится за Катькой как акула с раскрытой зубастой пастью, а Катька как маленькая рыбка уплывает, прячется под камнем и оттуда смеется.
– Выходи за Сережку, – невинно предложила Катька, – хотя… дети пойдут, погрязнешь в пеленках…
– Пеленки? – Вика поморщилась и жалобно сказала. – Наверное, я уже не могу родить. …А-а, ты издеваешься? Мне и так невыносима мысль, что мне что-то уже поздно, у меня и так не закончился кризис среднего возраста, а еще ты меня не жалеешь…
– Не плачь, я сейчас отведу тебя в детский сад, – успокаивающе сказала Катька и взглянула на Викину сумку. Детсадовская белая лакированная сумочка с розовым кармашком, у меня когда-то была точно такая, с белочкой.
– А что такое? – подозрительно сказала Вика. – У меня очень дорогая сумка.
Каждое утро Вика ссорится с Катькой, рассказывает про артрит и кариес, советуется, за кого ей выйти замуж. Это игра.
Мы все играем, как будто все как всегда. Катька тоже играет. У нее на тумбочке лежит красивая папка. Папку прислали из Германии. Дядя Лева договорился со своим другом, врачом, который работает в Германии, и Катьку вписали в проект. Это экспериментальное лечение – Катька будет принимать новое лекарство. На первом листе написано: «Ваша болезнь неизлечима». На последнем листе Катькина подпись. Катька знает немецкий. Она смеется, ссорится с Викой, обсуждает ее кризис среднего возраста и за кого ей выйти замуж. Может быть, она и правда не пускает в себя страшные мысли – прочитала, подписала и забыла. Может быть, она притворяется, потому что она нас очень сильно любит. А может быть, она просто стесняется – стесняется страдать.
Вика принесла с собой бутылку красного вина. В красном вине открыли ген молодости. Заставила Катьку выпить глоток. Быстро выпила бокал сама, облилась, на белой блузке расплылось красное пятно.
– Сейчас простирну в «Новости», – хором сказали мы с Катькой. Это фраза из старого советского кино.
– Девочки, – сказала Вика, – мне хорошо! А тебе хорошо, Маруся? А тебе, Катька? Этот человек тебя любит? Маруся, заткни уши. Катька, скажи мне, пока Маруся не слышит, – он с тобой спит?
– Ага, – застенчиво сказала Катька.
– Вот видишь, а ты говорила «что теперь будет… теперь все… теперь никогда…», – передразнила Вика и заорала: – Маруся, открой уши!.. Он с ней спит! …Маруся, ты что, заснула? Просыпайся скорее! Проснулась?.. Можешь дальше спать. Сегодня ты в лицей не идешь!
Я давно не хожу в лицей, уже давным-давно каникулы. Вика ничего не соображает от горя.
У нас свадьба!
Это не игра, это совершенно настоящая свадьба. Санечка отнес в ЗАГС их с Катькой паспорта и принес обратно уже со штампами.
На свадьбе только мы втроем – жених, невеста и я. Мы сидим на кухне. Санечка отдал мне коробочку с обручальными кольцами.
– Не смей улыбаться! Если для тебя это шутка, я не буду выходить замуж! – сердито сказала Катька.
Она ведет себя с Санечкой совсем по-другому, не так, как до болезни. Она с ним обращается нежно и насмешливо, и – нисколько не сомневается в том, что он ее любит. Санечка тоже ведет себя с ней иначе, чем до болезни. Он с ней обращается нежно и насмешливо, и – как будто сомневается, что она его любит.
Может быть, все это не от болезни, а просто раскрылось то, что было всегда между ними, только я не знала?
– Хочешь ли ты взять в жены Катьку? Обещаешь быть ей хорошим мужем в горе и радости, в болезни и здравии? – спросила я. Так говорят в кино.