Книга Анна Ахматова. Листки из дневника. Проза. Письма - Анна Ахматова

I

Мой редактор был недоволен, Клялся мне, что занят и болен, Засекретил свой телефон И ворчал: «Там три темы сразу! Дочитав последнюю фразу, Не поймешь, кто в кого влюблен,

II

Кто, когда и зачем встречался, Кто погиб, и кто жив остался, И кто автор, и кто герой, – И к чему нам сегодня эти Рассуждения о поэте И каких-то призраков рой?»

III

Я ответила: «Там их трое – Главный был наряжен верстою, А другой как демон одет, – Чтоб они столетьям достались, Их стихи за них постарались, Третий прожил лишь двадцать лет,

IV

И мне жалко его». И снова Выпадало за словом слово, Музыкальный ящик гремел. И над тем флаконом надбитым Языком кривым и сердитым Яд неведомый пламенел.

V

А во сне все казалось, что это Я пишу для Артура либретто, И отбоя от музыки нет. А ведь сон – это тоже вещица, Soft embalmer 20, Синяя птица, Эльсинорских террас парапет.

VI

И сама я была не рада, Этой адской арлекинады Издалека заслышав вой. Все надеялась я, что мимо Белой залы, как хлопья дыма, Пронесется сквозь сумрак хвой.

VII

Не отбиться от рухляди пестрой. Это старый чудит Калиостро – Сам изящнейший сатана, Кто над мертвым со мной не плачет, Кто не знает, чтó совесть значит И зачем существует она.

VIII

Карнавальной полночью римской И не пахнет. Напев Херувимской У закрытых церквей дрожит. В дверь мою никто не стучится, Только зеркало зеркалу снится, Тишина тишину сторожит.

IX

И со мною моя «Седьмая»[105], Полумертвая и немая, Рот ее сведен и открыт, Словно рот трагической маски, Но он черной замазан краской И сухою землей набит.

X [106]

Враг пытал: «А ну, расскажи-ка». Но ни слова, ни стона, ни крика Не услышать ее врагу. И проходят десятилетья, Пытки, ссылки и казни – петь я В этом ужасе не могу.

XI

И особенно, если снится То, что с нами должно случиться: Смерть повсюду – город в огне, И Ташкент в цвету подвенечном… Скоро там о верном и вечном Ветр азийский расскажет мне.

XII

Торжествами гражданской смерти Я по горло сыта. Поверьте, Вижу их, что ни ночь, во сне. Отлучить от стола и ложа – Это вздор еще, но негоже Выносить, что досталось мне.

XIII

Ты спроси моих современниц, Каторжанок, «стопятниц», пленниц, И тебе порасскажем мы, Как в беспамятном жили страхе, Как растили детей для плахи, Для застенка и для тюрьмы.

XIV

Посинелые стиснув губы, Обезумевшие Гекубы И Кассандры из Чухломы, Загремим мы безмолвным хором, Мы, увенчанные позором: «По ту сторону ада мы…»

XV

Я ль растаю в казенном гимне? Не дари, не дари, не дари мне Диадему с мертвого лба. Скоро мне нужна будет лира, Но Софокла уже, не Шекспира. На пороге стоит – Судьба.

XVI

Не боюсь ни смерти, ни срама, Это тайнопись, криптограмма, Запрещенный это прием. Знают все, по какому краю Лунатически я ступаю И в какой направляюсь дом.

XVII

Но была для меня та тема Как раздавленная хризантема На полу, когда гроб несут. Между «помнить» и «вспомнить», други, Расстояние, как от Луги До страны атласных баут 22.

XVIII

Бес попутал в укладке рыться… Ну, а как же могло случиться, Что во всем виновата я? Я – тишайшая, я – простая, «Подорожник», «Белая стая»… Оправдаться… но как, друзья?

XIX

Так и знай: обвинят в плагиате… Разве я других виноватей? Впрочем, это мне все равно. Я согласна на неудачу И смущенье свое не прячу… У шкатулки ж тройное дно.

XX

Но сознаюсь, что применила Симпатические чернила… Я зеркальным письмом пишу, И другой мне дороги нету – Чудом я набрела на эту И расстаться с ней не спешу.

XXI

Чтоб посланец давнего века Из заветнейших снов Эль Греко Объяснил мне совсем без слов, А одной улыбкою летней, Как была я ему запретней Всех семи смертельных грехов.

XXII

И тогда из грядущего века Незнакомого человека Пусть посмотрят дерзко глаза, Чтобы он отлетающей тени Дал охапку мокрой сирени В час, как эта минет гроза.

XXIII