Книга Лжедмитрий. Игра за престол - Михаил Ланцов

– Вот видишь, отче, я, как и обещал, уже начал заливать Русь кровью, – сказал он, вставая и протягивая патриарху руку, дабы помочь завершить восхождение на колокольню. – Этого ли ты желал?[71]

– Кровь – это проклятье царей. Без нее править нет никакой возможности. Даже брат твой блаженный и то подписывал приговоры на смертную казнь разбойникам. Не брезговал.

– С этим непросто смириться, – чуть качнув головой, произнес Дмитрий. Он просто еще как-то не привык убивать, особенно в таких масштабах.

– Твой отец так до конца жизни и не смирился. Убивал, ибо для дела нужно. А потом пытался вымолить прощение искренними молитвами.

– Боюсь, что моей набожности для этого не хватит, – тяжело вздохнул царевич.

– Какие твои годы? И да, что там за безумная баба носится?

– Где? – опешил Дмитрий.

– Ну там, внизу. Чернявая, дохлая да бешенная какая-то. Князя Мстиславского чуть ли не на побегушки уже поставила.

– Да как она смеет! – взревел Дмитрий, вставая. Его прямо-таки окатили холодная ярость и жажда насилия.

– Сядь! – хмуро произнес патриарх. – Скажи порядком, кто она и что происходит?

– Полячка. Юная графиня Мнишек. Взял ее в плен в лагере Сигизмунда под Смоленском. Да, по правде говоря, она и не старалась избежать пленения. Дом Мнишек дал Сигизмунду денег на армию, чтобы он Василия провел до Москвы и посадил на престол. А Марина должна была после венчания на царство Василия стать его супругой. Царицей.

– Вот как… – задумчиво произнес Иов. – А отчего ты ее не отправил к родителю? Чего с собой таскаешь?

– Честно?

– Честно.

– Страсть у меня к ней невероятная. Чего боюсь. Не желаю, чтобы баба мной крутила. И прогнать не в силах, и пойти навстречу не решусь. Да и боюсь – а ну как кто прознает о моей страсти и попытается эту девицу использовать против меня? Иной раз вообще думаю, что лучше всего будет ей голову отрубить, дабы избавить меня от искушения.

– Она? Страсть? Да ты, верно, шутишь! – удивился патриарх.

– Я люблю таких. Чтобы поджарая, как волчица, гибкая, как дикая кошка, и опасная, как аспид. Это мое проклятье.

– Вот оно что… – протяжно произнес патриарх. – Ты давал ей надежду?

– Нет. Но… я думаю, она прекрасно чувствует мое отношение к ней. Именно поэтому мне нужно сейчас пойти и разогнать ее веником. Таким раз спуск дашь – сожрут живьем… Я не знаю, что делать, Отче. Хоть правда отправляй ее на плаху.

– Не дури! – нахмурился Иов. – Так тяжело?

– Очень.

– Я поговорю с ней.

– Зачем?!

– Если она действительно метит в царицы, то ей должно принять православие. То дело не простое. Нужно подготовиться. Вот этим ее и займу. А ты пока передохнешь. Подумаешь над своими чувствами в тишине и покое. Возьмешь их в руки.

– Взять в руки? – горько усмехнулся Дмитрий. – О! Это не вопрос. В Испании есть такой дивный врач по имени Тристан. Он как-то поведал мне удивительно действенную методу. Одна беда – прощу ли я себе потом этот поступок?

– А что за метода?

– Если вы на женщин слишком падки, в прелестях ищите недостатки. Станет сразу все намного проще. Девушка стройна, мы скажем – мощи. Умницу мы наречем уродкой. Добрую объявим сумасбродкой. Ласковая, стало быть липучка. Держит себя строго, значит, злючка. Назовем кокетливую – шлюхой. Скажем про веселую – под мухой. Пухленькая – скоро лопнет с жиру. Щедрую перекрестим в транжиру…[72]

– Довольно, – остановил его Иов с улыбкой на устах.

– День-другой, и все пройдет. Максимум неделя. С чувствами договориться просто. Беда лишь в том, что я пока не научился договариваться со своей совестью.

– И это неплохо, сын мой. Неплохо.

Глава 9

12 августа 1605 года, Москва

Земский собор.

Это была та часть реальности XVI–XVII веков, которая мало интересовала Дмитрия. Он просто знал, что они были, принимали нередко судьбоносные решения, и все. Однако представлял он их себе как какие-то огромные толпы людей, ревом реагирующие на высказывания оратора, что вещал рублеными фразами с «броневичка».

Реальность оказалась совсем иной… От двухсот до пятисот выборных со всех земель царства, представляя тех, кто платил подати или служил государю.

Патриарх и наиболее родовитые бояре стремились уменьшить количество делегатов. Дмитрий же – напротив. На каком-то этапе это даже привело диалог в тупик. И только угроза вообще отказаться от венца заставила патриарха, а за ним родовитых уступить желанию Дмитрия.

Иова можно было понять. Он стремился как можно скорее усадить царя на престол и прекратить весь этот бардак. Родовитые дворяне да бояре же надеялись, пользуясь обстоятельствами, оказаться в большинстве и отжать себе каких-либо привилегий и преимуществ. И если с патриархом Дмитрий в целом был солидарен – тянуть не стоило, то с элитой местного общества он был в корне не согласен. А потому стремился не только максимально увеличить число делегатов, но и сместить их акцент в сторону купцов, промышленников, артельщиков, ремесленников и худородных дворян. Не открыто, разумеется, а давя на необходимость заручиться поддержкой как можно большей массы народа. Ведь на юге было до сих пор неспокойно. Казаки гудели. Да и в целом по стране было все довольно напряженно.

Хорошо хоть Мстиславский был всецело на его стороне, отрабатывая прощение. С этим переговорил. Тому разъяснил. Тут попугал «народными массами»… Худо-бедно утвердили регламент и формат Земского собора. Разослали вестовых. И к двенадцатому августа народ наконец-то собрался. Семьсот двадцать пять делегатов! Никогда столько не было! Да еще девять сотен гостей, включая иностранцев, лишенных, впрочем, права голоса.

Вместить столько людей Успенский собор уже не мог. Чего в том числе Дмитрий и добивался. Пришлось на скорую руку сооружать деревянный амфитеатр. Дискретные коробчатые секции трибун позволили разместить людей в пять ярусов. Да, вышла не самая крепкая конструкция, занявшая всю Соборную площадь Кремля, но она вполне подходила для дела компактного размещения такого количества людей, а потому оспаривать ее важность никто не стал.

Солнце. Жара.

Дмитрий специально выжидал, оттягивая начало выступления, позволяя гостям и делегатам промариноваться. Ведь все, следуя местной моде, надели на данное мероприятие самую богатую одежду. И теперь сидели – изнывали на жаре в своих шубах и меховых шапках.