Книга Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Наум Синдаловский

Все в Петербурге не так, как в Москве. И уж, конечно, как считают петербуржцы, лучше, чем в Москве. На амбициозноспесивом языке партийных чиновников образованной в 1918 году так называемой «Северной коммуны» с центром в Петрограде это звучало так: «Нам Москва не указ» и «Не из Москвы воля, а из Питера». Впрочем, не исключено, что правы и москвичи. Придумали же они замечательную поговорку: «Москву любят, о Петербурге рассуждают».

В 1930-х годах, после убийства Кирова и последовавших затем судебных и внесудебных расправ, Москва мрачно торжествовала очередную победу над вольнолюбивым и независимым Питером. В какой-то степени дух ленинградцев был сломлен. Изменился менталитет. В летопись взаимоотношений двух городов фольклор вписывает одни из самых горьких и унизительных пословиц: «В Москве чихнут, в Ленинграде аспирин принимают»; «В Москве играют, в Ленинграде пляшут»; «В Москве рубят, в Питер стружки летят»; «Когда в Москве подстригают ногти, в Питере отрубают пальцы». И что самое удивительное, все более и более слышными становились уничижительные нотки непротивления: «Чем бы Москва ни тешилась, лишь бы питерцы не плакали».

Ситуация начала меняться только к середине 1990-х годов. Забрезжила надежда. Петербургские средства массовой информации обратили внимание на то, что «едва ли не от каждой посещавшей нас зарубежной делегации» можно было услышать тезис, выраженный в подчеркнуто пословичной форме: «Петербург – еще не первый, но все-таки не второй город в России».

Между тем спор, начатый в 1703 году, продолжается. Памятуя о том, что Москва почти что за 900 лет своей славной истории не однажды сгорала дотла, каждый раз, как птица Феникс, возрождаясь из пепла, а Петербург не раз выходил победителем в жесточайшей битве с морской стихией, городской фольклор общими усилиями и того и другого города вывел, наконец, единую формулу существования обеих столиц: «Несгораемая Москва, непотопляемый Петербург». И осторожно предупредил спорящие стороны: «Чтобы между Москвой и Петербургом не было никаких недоразумений типа Бологого».

4

К середине XVIII века нужда в принудительном переселении «на вечное житье» в Петербург отпала. К тому времени город сам превратился в мощный магнетический центр, притягательная сила которого с каждым годом росла. Всем желающим Петербург предоставлял невиданные возможности: оплачиваемую работу семейным, доступные развлечения холостякам, яркие впечатления романтикам и неожиданные приключения мошенникам и авантюристам. С окончанием уборочных работ на селе начинались хлопоты по отправке мужиков на сезонные работы в ближайшие города. Петербург был наиболее предпочтительным. Об этом свидетельствует сохранившаяся с тех пор провинциальная поговорка: «От каждого порога на Питер дорога». Работа была тяжелой. В деревнях знали, что «в Петербурге денег много, только даром не дают». В Пудожском уезде Петербургской губернии записана пословица: «В Питери деньги у потоки не вися». Потока – это нижний свес кровли, желоб, по которому самотеком стекает вода. Так что метафора весьма убедительна, деньги с неба не падают. Другая пословица услышана в Вологодской губернии. Она столь же образна и наглядна: «В Питере денег кадка, да опущена лопатка; кадка-то узка, а лопатка-то склизка». Конечно, Питер предоставляет огромные возможности для заработка, обогащения и даже продвижения по карьерной лестнице, но добиться этого совсем непросто. Претендентов на первые, вторые, десятые и другие места было более чем достаточно. В Петербург надо было не только влюбиться самому и ждать от него милостей, но и влюбить его в себя. Приезжие провинциалы хорошо знали: «Кого Питер не полюбит, последнюю рубаху слупит».

В середине XVIII века, с увеличением количества наемных извозчиков и транспортной теснотой, на улицах была предпринята первая попытка введения правил дорожного движения, предписывавших ограничение скорости движения конных экипажей до двенадцати верст в час. Среди ямщиков родилась профессиональная поговорка: «В Питере всех не объедешь». Первоначально она служила неким вынужденным оправданием перед нетерпеливыми седоками. Но со временем смысл поговорки углубился и расширился. Он приобрел ярко выраженную социальную окраску. Поговорка стала универсальной и применимой ко всем слоям общества – от пролетарских низов до государственных служащих.

Особенно тяжелой в Петербурге считалась поденная работа по разгрузке кирпичей с барж на Калашниковой набережной. На берег их переносили на спинах, на деревянных поддонах, укрепленных специальными проволочными крючьями, накинутыми на плечи. Красная кирпичная пыль насквозь пропитывала потные полотняные рубахи поденщиков. Стряхивать или отстирывать было бесполезно. Тяжелая въедливая пыль навечно впитывалась в ткань и долго еще напоминала о себе. «Наша деревня Питером красна», – говорили парни, возвращаясь домой, и трудно сказать, чего здесь было больше: обидной досады на свою нелегкую провинциальную судьбу или гордости за возможность прикоснуться к столичной жизни.

Не менее тяжелым и неблагодарным был труд и на промышленных предприятиях. В Петербурге заводы и фабрики в основном строились вдоль берегов самых выгодных и дешевых транспортных магистралей – Невы, Обводного канала, Финского залива. Городской фольклор одним из первых обратил внимание на эту географическую особенность трудового Петербурга. Появились пословицы: «Вошь да крыса до Елагина мыса»; «Матушка Нева испромыла нам бока»; «Батюшка-Питер бока наши вытер, братцы-заводы унесли годы, а матушка-канава и совсем доконала». Канавой в старом Петербурге называли грязный, зловонный и замусоренный отходами промышленного производства Обводный канал.

Со временем образы рек и каналов Петербурга в низовой культуре стали использоваться в качестве удобного материала для иносказательных, аллегорических лексических построений. Но и тогда они не смогли избавиться от первоначального смысла, связанного с безысходностью тяжкого существования. Например, вместо грубого «утопиться» или казенного «совершить самоубийство» фольклор предложил изящный эвфемизм: «Броситься в объятия красавицы-Невы». А после трагических событий в январе 1837 года, взамен банального вызова на дуэль с помощью общеевропейской формулы «бросить перчатку», Петербург изобрел свой собственный, уникальный, чисто петербургский речевой оборот: «Пригласить на Черную речку».

Не отличались удобствами не только условия труда, но и условия быта рабочих. Скученность и антисанитария казарменных общежитий вошла в пословицы и поговорки. Одна из них родилась на Бумагопрядильной мануфактуре, принадлежавшей владельцу многих текстильных предприятий барону Кнопу: «Что ни церковь – то поп, что ни казарма – то клоп, что ни фабрика – то Кноп». Не лучше обстояло дело и на Спасо-Петровской мануфактуре за Невской заставой, управляющим которой был англичанин Максвелль: «Кто у Максвелля не живал, тот и горюшка не знал». Иногда трудности быта формулировались в яркой сравнительной форме. Так, в советское время работники фабрики «Скороход» с завистью отзывались о рабочих соседнего вагоностроительного завода имени Егорова: «Здорово у ворот Егорова, а у „Скорохода“ все наоборот». А о качестве продукции знаменитого в свое время Ленинградского оптико-механического объединения, хорошо известного ленинградцам по аббревиатуре ЛОМО, в городе говорили: «Все, что делает ЛОМО, то ломается само».